Дело было среди дня, я вышел из киностудии на Шейхантауре. На улице Навои было изрядно милиционеров: напротив, на стадионе «Пахтакор» шел интересный футбольный матч. Только сделал три шага, как над головой, задевая колесами макушки тополей, срывая с них ветки и листья, бреющим полетом пронесся самолет, показавшийся мне гигантским.
Не успел сообразить что к чему, как опять его увидел. Вдалеке из-за крыш самолет (теперь было ясно видно — двухмоторный) круто взлетел вверх, поднимаясь все выше, и потом сверху, с огромной высоты пикирующим полетом… вниз!
Улица, ахнув, замерла. Все, задрав головы, остановились.
Самолет исчез за деревьями. Закрыл глаза, ожидая эха далекого взрыва, а когда глянул, опять его увидел: он взлетал ввысь. Успокоился, решив — учение особого рода — и сел в подъехавшее такси…
Спустя некоторое время мне рассказали об этом полете, все оказалось и обыденней и трагичней, чем предполагал.
Жил в Ташкенте летчик Ваничкин — ас Отечественной войны, грудь в орденах! Пришла победа, стал служить в гражданском флоте: один из лучших пилотов, исполнительный, дисциплинированный, летал на международных линиях, последние годы на трассе Ташкент — Кабул.
Время идет, человек стареет. Настал день, когда Ваничкина вызвали в управление и сказали: увольняем на пенсию. Был в отчаянии: чувствовал себя в расцвете физических сил, летать бы и летать! Трудно человеку, привыкшему летать, внезапно остаться без крыльев.
Напрасно ходил по начальству, ссылаясь на заслуги. Мягко улыбались и разводили руками: «Возраст!.. На том аудиенции и оканчивались. Что было хуже всего, в управлении не нашлось никого, кто поговорил бы сердечно, обласкал, подумал бы о состоянии человека, смягчил бы удар, уж если он был необходим. Ожесточение и обида завладели Ваничкиным. В припадке отчаяния выпил, пришел на аэродром, где все знали его. Тут-то им и овладела хоть и пьяная, но пронзительная по ясности мысль: дай-ка покажу, на что гожусь! Как раз час обеденного перерыва! Все ушли в столовку! Ваничкин пробрался в кабину своего самолета, самолет был заправлен. Обедавшие в столовке увидели: Ил-14, рокоча, выруливает на взлетную дорожку. Прежде чем успели опомниться, Ваничкин разбежался, оторвался от земли и взмыл в небеса.
«Списали? Кончился? Не гожусь? Так нате вам! Пусть весь Ташкент посмотрит! Увидит!» И началось неслыханное. Огромный Ил-14, сделав круг, плавно опустился и бреющим полетом понесся вдоль главных улиц над самыми крышами (тут-то я его и увидел), потом взлетел в поднебесье, оттуда спикировал… Понимаешь? Ил-14, обычный транспортный самолет, на котором никто никогда не мог и подумать войти в пике! — спикировал на стадион «Пахтакор».
Когда самолет стал «падать», на стадионе возникла короткая паника, игра прервалась, зрители повскакали с мест, готовые ринуться врассыпную. Самолет, не коснувшись поля, выправился и взлетел, ветром сбросив с голов несколько соломенных шляп, покатившихся через ряды: вновь набрал высоту и стал пикировать — на этот раз на ташкентскую Красную площадь перед домом правительства.
Потом на суде Ваничкин говорил: хотел сесть на Красную площадь, было бы верхом летного мастерства, по подумал — с площади самолет нельзя будет поднять, придется разбирать, везти по частям, этой неприятности доставлять не хотел. Опять взмыл…
Тем временем на аэродроме и в городе рос переполох. Сразу поняли: Ваничкин. Стали по радио увещевать, не отвечает. Тогда сгоняли на мотоцикле за женой. Жена начала по радио умолять:
— Васенька! Милый! Садись!
То ли внял просьбам жены — сердце не камень, то ли уже выдохся: сел…
Уже 2 мая
P. S. Почти тысячу лет назад Ибн-Хазм советовал: «Успокаивайте душу кое-чем из пустяков, чтобы было это ей помощником в истине». Не хочется кончать праздничное письмо на грустной ноте — вот тебе в заключение сценка вполне акварельная.
Это уже сегодня, на второй день праздника. Ехал от Гали на 10-м трамвае. Только что кончилась какая-то ссора, хвост перепалки застал, но из-за чего сыр-бор — не разобрался. В окно трамвая влетела белая бабочка, что-то вроде нашей капустницы, и, цепляясь за шляпы, газовые шарфики и косы узбекских девушек, запорхала вдоль вагона. И все подобрели, заулыбались. Бабочка вернула всем праздник. Как немного надо, чтобы вернуть человеку хорошее настроение! Если бы люди об этом думали чаще!
2 мая. Вечер
Почти нигде не был сегодня. Прошелся лишь по Учительской, на этой улице жил в Ташкенте в первый год войны. Нелепая вышла прогулка: ни один знакомый порог не решился переступить — кто-нибудь да умер, столько лет утекло! — разговорами о смертях не хотелось омрачать сегодняшнего дня. Не хотелось устилать этот день и вежливыми принужденностями. Ни с кем не хочется мне сейчас разговаривать, кроме тебя. И все же прогулка всего меня всколыхнула, воспоминания стали разворачивать свой свиток…
Вот дом, где жил я! Хотя жил, собственно, — не в доме, а в четырехметровой парадной. Гляжу, парадная моя заделана, вместо двери окно: наверно, ходят кругом через калитку… За забором цветет сирень. Возле дома какой-то брюнет копается в «Волге». Может, сын моей бывшей квартирохозяйки?
Жил… Ходил отсюда пешком через весь город на киностудию, где Я. А. Протазанов снимал нашего «Насреддина в Бухаре». А по вечерам, когда опускалась прохлада, спешил к конфетной фабрике «Уртак». Там, возле проходной, был установлен репродуктор. Вокруг собирались жители окрестных кварталов послушать сводку Совинформбюро о положении на фронтах.
У этого репродуктора почти каждый день сходились мы с Зайчиковым, бывшим мейерхольдовским актером, и обсуждали новости.
В те дни известные всему Союзу артисты, ученые, писатели встречались на Алайском базаре. Месячной нормы продуктов, что выдавали по карточкам, едва хватало на неделю. Затирухой — болтушкой из муки, списанной со старых интендантских складов, пахнувшей затхлостью, не прокормишься, да и та выдавалась по талонам. Вот и выходили на базар продавать свою одежонку. Продавали и драгоценности у кого были, но те шли за бесценок. На вырученное покупали масло и сахар.
Зайчикова все тогда знали в лицо: он сыграл роль комиссара в фильме «Мы из Кронштадта». Фильм имел колоссальный успех, смотрели его по нескольку раз. И вот вышел как-то Зайчиков на Алайский базар продать свои часы, конфузливо извлек из кармана, хотел выложить на ладонь, кто-то рядом сказал:
— Гляди, гляди! Комиссар из Кронштадта…
