– Шпионы! – орал он на Берию. – Вокруг одни шпионы!
Желтые глаза пылали. Но Берия молчал. Хотя он отлично знал (как знал и я), что шпионы здесь ни при чем. Американцы узнали о нашем испытании из анализа атмосферных проб, взятых американскими самолетами.
Когда Берия ушел, я сказал об этом Кобе.
Он мрачно посмотрел на меня:
– Не лезь не в свое дело.
Я понял: правда ему неинтересна. Шпионы – это сейчас куда важней.
Я должен был улетать за границу и приехал на Ближнюю проститься.
Коба сидел в Большой столовой. На столе лежала только что отпечатанная новая карта Советского Союза, выпущенная к семидесятилетию Вождя.
Карта была изукрашена медальонами – изображениями из жизни Кобы (так на Строгановских иконах изображали жития святых). На первом медальоне – Коба во время батумской стачки. Говорит речь, вознесенный над толпою.
– А ведь здесь и ты, Фудзи. – Жирный палец уперся в одну из еле видных молодых рож в толпе. – Вот он ты! – Коба прыснул в усы. И добавил серьезно: – Скоро эта карта будет совсем иной, мы с тобой, Фудзи, увидим и это. Как много невероятного нам дано увидеть в жизни…
Стоял теплый день ранней осени. Коба надел старые разношенные валенки (опять мучил ревматизм), мы вышли в сад. Он медленно шел по дорожке, топча опавшие листья… Сзади, то останавливаясь, то тихонечко нагоняя, лошадь везла коляску.
– Как только я умру, Фудзи, на мою могилу нанесут много мусора. Но ветер истории развеет его. Если ты еще будешь жить, Фудзи, ты должен написать правду. Я знаю, ты по-прежнему пишешь свои дерьмовые «Записьки». Прочту, когда тебя арестую, проверю, что ты пишешь… Пока напиши туда следующее: «Коба всегда был революционером»… Ты мещанин, Фудзи. Ты любишь дочь, покой, как все обыватели. Я, Ильич, Троцкий – мы якобинцы. Мы мыслим не обыденщиной, не жалкими отдельными судьбами, но целыми классами, целыми странами. Мы дали миру величайший эксперимент победоносной социалистической Революции в самой косной стране. Мы великая лаборатория планеты Земля… Да, мы жестоки. Мы поставили на пулеметы кулака, аристократию… да что их! Мы даже своих не пожалели! Разве я не знаю, сколько жизней партийцев унесли чистки? Но перед расстрелом Григория (Зиновьева) я послал ему записочку: «Помнишь, Григорий, как ты призывал нас избавиться от левых эсеров? Ты требовал расстрелять их для блага Революции. “Для блага их же идей”, – написал справедливо ты. “Когда головни догорают, попытайтесь затоптать их сапогами”, – это тоже твои слова, Григорий. Верные слова! И сегодня товарищ Сталин затопчет вас во имя единства партии, во имя будущей победы всемирного пролетариата – дела, которому мы с тобой отдали целую жизнь». Но он не осознал, не хотел умереть, жалкий человек!.. Я им всем посылал записочки. И Бухарчика не оставил. Написал: «Николай, ты не разочаровал Кобу. Ты понял, что задача у товарища Сталина планетарная. Но когда-то ты сам призывал применять к оппозиции моральную и физическую гильотину. Сталину, ученику Ильича, выпала эта миссия. Суровая. Прощай». Он тоже не проникся. Плакал… Как же, без него останутся жена и ребенок! Какая обывательщина! Запиши… и несколько раз запиши… слова Ильича: «Революционеров старше пятидесяти надо отправлять к праотцам, иначе они становятся тормозом идеи, которой до этого посвятили жизнь». Троцкий очень любил повторять эту мысль, но осуществил ее Коба.
Он шел по аллее, не забывая бить валенком попадавшихся охранников.
И все говорил, говорил. Молчаливый прежде Коба стал словоохотлив, как все старики.
– Люди – всего лишь винтики в колесах Истории. Задача у руководителя одна – чтобы они все вращались в нужную сторону. Не рассуждали, но работали на светлое будущее. Оппозиция хотела рассуждать и мешать… и «стали сволочью», как любил говорить Ильич. Во имя их же идей их пришлось расстрелять. Сейчас, Фудзи, мне выпало счастье закончить миссию. Я хочу уйти, сделав социалистическим весь мир. Всемирная Республика – вот моя миссия. Мечту Ильича, мечту Троцкого, Григория (Зиновьева), Бухарчика осуществит Сталин… Пошли обратно, а то холодно. Не то, что сейчас у нас… Ты часто вспоминаешь нашу маленькую родину?
Коба шел чуть впереди, тихонечко напевая свою любимую «Сулико». Я за ним.
– «Я могилу милой искал, но ее найти нелегко. Долго я томился и страдал…» – пел Коба.
Я уже готовился вступить в песню – подпевать, он это очень любил. Но Коба вдруг на миг прервал песню. Только на миг. И в тишине я явственно услышал его слова… даже не слова, а бормотание:
– Бедный… бедный… бедный Серго!..
Я облился потом.
– «Ты ли здесь, моя Сулико?» – продолжал задумчиво напевать Коба, а потом – без слов: – Тира-ри-ра-ра-ра… – И опять его бормотание: – Бедный, бедный Камо… – Он запел сначала: – «Я могилу милой искал…» – Пел и бормотал: – Бедный… Бедный… Авель…
Да, он вспоминал имена наших товарищей, наших прекрасных друзей, наших великих друзей – всех, кого погубил. Долго он пел «Сулико». По многу раз пришлось ему повторять одни и те же куплеты, чтобы назвать каждого…
А я все шел за ним, ошалев от ужаса.
– «Долго я томился и страдал, где же ты, моя Сулико?..» – И вдруг он обернулся ко мне: – Нету их! Нету нашего Серго!
В его глазах стояли слезы, клянусь! Я не выдержал, тоже заплакал и бросился ему на грудь.
Мгновенно лицо его вспыхнуло яростью. Толстый нос и пылающие желтые глаза приблизились вплотную ко мне. Он заорал, отталкивая меня:
– Нету Серго! Нету Авеля! И Папулии нету! Никого нету! Все вы хотели убить Кобу! Не вышло, блядьи дети! Он сам всех вас убил!
И ринулся обратно по аллее, ловко ударив валенком в зад не успевшего вовремя отскочить в кусты охранника.
Я медленно побрел на дачу. Думал ли я, что он меня арестует сейчас? Нет, это не в его правилах… Но я точно теперь знал: это случится.
Я подошел к даче. Ко мне тотчас направился охранник. Вежливо объяснил, что товарищ Сталин пошел спать и велел мне отправляться домой.
Я не спал ночь. И следующую ночь тоже. Я ждал.
Но ничего не произошло. За границу он меня выпустил.
В самолете я вспоминал (и до Страшного суда не забуду), как он шагал по аллее, пел нашу песню и бормотал наши имена. И плакал…
Мы, грузины, умеем любить своих друзей… несмотря ни на что! «Легче перенести смерть брата, чем смерть друга» – такая у нас пословица.
К сожалению, я не видел самого грандиозного зрелища – семидесятилетия Кобы. О праздновании в Большом театре прочел в английской коммунистической газете.
Все происходило, как задумал великий режиссер Коба. Собрались все языки планеты – вожди всех коммунистических партий, распространившихся, благодаря Кобе, по всему миру. Вожди Китая, стран Восточной, Центральной и Южной Европы один за другим поднимались на трибуну, славили моего друга, клялись быть верными его учению. Вслед за ними клялись в верности Кобе вожди коммунистов Западной Европы, мечтавшие также захватить свои страны. Это был величайший смотр системы, созданной моим другом.
