Ганнибал был прав, говоря, что следует усердно молить богов, чтобы римляне согласились на предложенный Сципионом мир. Он вызвал много споров в римском сенате. Фабия, главного противника Сципиона, уже не было в живых. Он не дожил до «великого и неколебимого благополучия своего отечества» (Plut. Fab., 27) и умер в уверенности, что государство во главе со Сципионом летит навстречу гибели. Но и без того у Публия было довольно недоброжелателей. Кроме того, даже очень расположенные к нему люди находили его образ действия странным. Они хотели, чтобы он навеки раздавил Карфаген и избавил Рим от постоянного страха. На это уполномоченный Сципиона возражал, что мир римляне должны заключить не ради карфагенян, а ради себя самих, чтобы показать, как надо умеренно и великодушно пользоваться счастьем (Polyb., XV, 17, 3). И теперь они должны показать гуманность, верность и справедливость, которые считаются главными свойствами римского характера. Тогда поднялся один из противников мирного договора и сказал следующее:
— Во время войны, отцы сенаторы, надо думать только о том, что выгодно. И раз город этот еще могуществен, нужно тем более остерегаться его вероломства… И раз мы не можем заставить его отказаться от вероломства, надо отнять у них их могущество. Сейчас самый подходящий момент, чтобы уничтожить страх перед карфагенянами, ибо они совсем бессильны и находятся в безвыходном положении, и нечего ждать, пока они снова окрепнут. Что же до справедливости, то мне кажется, она не касается города карфагенян, которые в счастье со всеми несправедливы и надменны, в несчастье умоляют, а когда добьются своего, вновь преступают договоры.
И вот их-то, говорит он, надо спасти, боясь возмездия богов и ненависти людей! Я же полагаю, что сами боги довели карфагенян до такого положения, чтобы они наконец получили возмездие за нечестия, которые совершили в Сицилии, Испании, Италии и в самой Африке против нас и против других, ибо они постоянно заключали договоры, скрепляли их клятвами, а потом творили злые и ужасные дела. Я напомню вам о том, как поступали они не с нами, а с другими народами, чтобы вы увидали, что все обрадуются, если карфагеняне будут наказаны.
Они перебили всех поголовно жителей Закинфа (то есть Сагунта), знаменитого испанского города, бывшего с ними в договоре, хотя те их ничем не обидели. Заключив договор с союзной нам Нуцерией и поклявшись отпустить жителей с двумя одеждами, они заперли сенаторов в бане и подожгли ее, так что те задохлись, а уходящий народ закололи копьями. А заключив договор с ахерранами, они бросили их сенат в колодец, а колодец засыпали… Замучили они до смерти и Регула, нашего полководца, который, будучи верен клятве, вернулся к ним. Долго было бы рассказывать, как поступал Ганнибал с нашими городами и лагерями, воевал ли он, строил ли козни или заключал договоры; как обошелся он, уезжая, со своими союзниками; как он истреблял города и уничтожал своих соратников. Скажу только, что он обезлюдил 400 наших городов. Они мостили реки и рвы, бросая туда наших пленных, других кидали под ноги слонам, третьим приказывали сражаться друг с другом, ставя братьев против братьев и отцов против сыновей. И вот недавно, прислав сюда послов, они умоляли о мире и клялись, и послы их еще были здесь, а в Африке они уже захватили наши корабли, а воинов связали. Вот до чего они доходят в своей безрассудной жестокости.
Какая же может быть жалость, какое сострадание к людям, которые сами никогда не проявляли к другим ни доброты, ни умеренности? К тем, кто, как сказал Сципион, не оставил бы даже имени римлян, будь мы в их руках? И на их договоры и клятвы мы будто бы можем положиться? Неужели? Да есть ли договор, есть ли клятва, которую они не попрали бы! Так не будем им подражать, говорит он. Но какой же договор мы нарушаем? Нас не связывает соглашение. Так не будем, говорит он, подражать их жестокости. Значит, он предлагает стать друзьями и союзниками этих свирепых людей? Ни того, ни другого они недостойны… Нет, пусть они отдадутся на наше усмотрение, по обычаю побежденных, как делали многие народы, а мы посмотрим. И что бы мы ни дали им, пусть считают милостью, а не договором. А разница между ними вот в чем… Если они отдадут себя на нашу милость, мы возьмем их оружие, и сама их жизнь будет в нашей власти, они поймут, что у них нет ничего своего, и сбавят спеси, благодарные за все, что получили. Если же Сципион думает иначе, обсудите наши мнения…
Вслед за тем встал друг Сципиона[93] и изложил его мнение:
— Не о спасении карфагенян теперь мы заботимся, отцы сенаторы, но о том, чтобы римляне были верны по отношению к богам и имели добрую славу среди людей, дабы не поступить нам более жестоко, чем сами карфагеняне, и нам, обвиняющим карфагенян в жестокости, не следует в таком деле забывать о гуманности, о которой мы всегда так заботились в менее серьезных делах… Если мы разрушим город, властвовавший над морем… молва об этом обойдет все земли и навсегда останется в памяти людей. Пока с тобой сражаются, следует бороться, но когда противник падет, его надо пощадить. Ведь и среди атлетов никто не бьет упавшего, даже многие звери щадят упавшего противника. Ведь прекрасно, если счастливые победители страшатся гнева богов и ненависти людей. Вспомните все, что они нам причинили, и вы увидите, какое это страшное деяние судьбы, что об одной жизни молят ныне те, кто так прекрасно состязался с нами из-за Сицилии и Испании, кто совершил такие удивительные и великие деяния…
Я лучше напомню вам, хоть вы и сами это знаете, как поступали с подобными людьми наши отцы. Именно это поведение помогло им достигнуть такого счастья. (Тут оратор рассказывает, как различные племена Италии вероломно поступали с римлянами, но те их неизменно великодушно прощали.) Ибо благородно и благочестиво не истреблять племена людей, но увещевать их. Что такое претерпели мы от карфагенян, что заставило бы нас изменить свой характер, благодаря которому мы процветали вплоть до нынешнего дня? Может быть, дело в том, что этот город больше тех? Но тем больше он достоин сострадания… А потому я вам советую пожалеть их, дабы не заслужить ненависти людей, памятуя о превратностях человеческого счастья… Нет ничего страшнее безжалостности на войне, ибо божеству это ненавистно, и оно переменчиво… Пренебрегши советом Сципиона, мы оскорбим человека, так любящего родину и такого исключительного полководца, который против нашего желания организовал поход в Африку и, не получив войска, сам собрал армию и добился там таких успехов, на которые мы не могли и надеяться. Просто удивительно, что мы, вначале столь равнодушные к этой войне, теперь вдруг настроены так воинственно и непримиримо… Право, у них хватит бед и без нас. Их будут теснить все соседи, ненавидящие их за прежние насилия, а Масинисса, вернейший наш друг, будет за ними следить…
