После этого представитель «СМЕРШа» подходил к яме и делал контрольный выстрел. Саперы забрасывали яму грунтом, слегка утаптывая, разравнивая землю. Заместитель командира части подавал команду: «Подразделения, смирно! По местам расположения! Ша-а-гом марш». И войска повзводно, поротно, в определенном порядке проходили всем полком или дивизией по месту погребения расстрелянных.
Но суда не было. Письменный приказ не поступал, и Федоров отказался выстраивать полк по устному распоряжению начальника особого отдела армии, хотя шестерых летчиков, патрулировавших указанный участок согласно расписанию полетов, назвал и не препятствовал их аресту. Об этом самолюбивые чиновники военной жандармерии немедленно доложили Коневу.
Как и любое дежурство, барражирование — простейшая боевая операция, не требующая особого ума и напряжения сил. Поэтому и поставил командир полка на него новичков, чтобы они освоились с местностью, притерлись друг к другу, лишний раз опробовали свои машины.
Шесть пилотов стояли под конвоем в строю уже без поясов, ничего не понимая, за чьи грехи они должны расплачиваться прежде всего честью, а может быть и жизнью. Весь полк клокотал недоумением, прячась по землянкам и закоулкам, когда командующий фронтом въехал на аэродром на своем джипе в сопровождении свиты и целого взвода автоматчиков.
По пути начальник «СМЕРШа» обрисовал взбунтовавшегося командира полка в меру нелицеприятными красками: «Полковник, высокий, своевольный. Побывал на всех локальных войнах. Любимчик Ворошилова. В финскую посадил остатки резервного полка в бомбардировщик и улетел из Луги в Мурманск без особого на то разрешения».
— А командование? — задал вопрос командующий.
— Командование махнуло рукой. Не стало связываться с видным партизаном. На наш фронт тоже удрал из Нижнего Новгорода на сверхсекретном самолете, — продолжал аттестовывать бунтовщика особист с одной звездочкой на погонах без просветов. — Вот такого «сокола» и пригрел командарм, сразу своим заместителем назначил.
— Припоминаю. Громов его выгораживал перед органами прокуратуры. Но я не собираюсь его оправдывать. Пристрелю, как бешеную собаку, если виноват.
Джип остановился у командного пункта. Конев выскочил и сразу направился к группе командиров, встречавших его. Глазами безошибочно определил мятежного полковника, но угрожающе спросил: — Кто командир?
— Полковник Федоров, товарищ генерал-лейтенант, — честь по чести под козырек спокойно представился Иван Евграфович.
— Почему не построил полк? — лицом к лицу наставил свою прыть командующий.
— Я особому отделу не подчиняюсь, а приказа от вас не…
— Какие тебе приказы? — оборвал на полуслове генерал вытянувшегося перед ним полковника. — Вам мало приказа Верховного? — при этом он двумя руками схватился за петлицы побледневшего командира и с такой силой рванул, что Ивану Евграфовичу стоило огромных усилий удержаться на ногах, не дрогнуть ни одним мускулом окаменевшего лица. Петлицы с пуговицами полетели на землю. — Что ты за командир, что не можешь поставить к стенке каких-то негодяев, нарушивших приказ?
— Они не виноваты, не нарушали приказ, товарищ…
— Кто ж виноват? Ты? Не организовал дежурство, не дал команду? — наседал командующий, чуть ли не топая ногами.
— Вот график дежурства, вот приказ, товарищ…
— Почему же их не было там с утра? Пехота не видела зонтика над собой. Это как понимать?
— Она и не могла их видеть. С утра была облачность. Самолеты барражировали сверху. Чем выше, тем шире обзор. А барражировать ниже облаков опасно. Могут по ошибке и свои подстрелить, и противник днем не дремлет, — ответил полковник, заметив перемену в генеральском гневе.
— Запросите сводку метеостанции с восьми до двенадцати в районе Осташково, — повернулся командующий к адъютанту.
Адъютант скрылся на командном пункте. Все застыли в ожидании приговора фронтовой метеослужбы.
Конев впервые глянул на шеренгу приговоренных к расстрелу солдат без головных уборов, без поясов, злобно метавших косые взгляды на приехавших начальников. Наконец появился адъютант. Из дальней землянки вырвались скорбные звуки морского марша погибающих:
«Наверх вы, товарищи, все по местам: последний парад наступает»… Вырвались и тут же с испугу приглохли, не дожидаясь грозного окрика начальства.
— Прекратить! — рявкнул грузноватый начальник штаба.
Конев выхватил из рук помощника радиограмму и тут же пожалел о своей нетерпеливости: негоже командующему фронтом волноваться на глазах у подчиненных. По слишком добродушному взгляду адъютанта он понял: содержание донесения не соответствует его возбужденному состоянию. И по мере того, как, уже не торопясь, вникал в смысл каждого слова радиограммы, укрощал свой гнев и крутую волю. Скупые слова метеосводки:
«Облачно. Температура воздуха… Влажность… Ветер юго-западный, слабый» невольно заставляли думать о другом. О том огромном напряжении, которое испытывал он и все его окружающие за последние месяцы в связи с опасным наступлением немцев на юге. Прочитав еще раз подпись начальника метеослужбы и возвратив сводку адъютанту, генерал-лейтенант обронил, не скрывая досаду:
— Твоя правда, командир. Впервые отменяю свое приказание, — устало махнул рукой в миг посеревший командующий, направляясь к джипу.
Видимо, легко отданный приказ не так-то легко отменить для честолюбивой натуры.
Когда об этом Иван Евграфович рассказал Громову, Михаил Михайлович грустно вздохнул:
— Неисповедимы пути Господни. Придется тебе нацепить погоны подполковника.
— Да мне все равно. Лишь бы не дразнить гусей. Компанийца жалко. Когда гроза миновала и выпили за спасение душ умерших, как на духу признался мне перед отбоем: «Если бы он подошел ко мне и стал оскорблять, не сдержался бы, ударил». Так допекли бедолагу все эти дутые доказательства, мыльные пузыри какой-то вины. Он ведь угодил в штрафбат за то, что воспротивился давать какие-то показания, порочащие честь отца, оставшегося на оккупированной территории Кубани. Нелегко ему будет в жизни.
— Всем нелегко. Разве только прихлебателям… Да любителям таскать жареные каштаны из огня чужими руками, — флегматично заметил некогда темпераментный покоритель северной Америки.
Ближе к середине осени фронт на Дону застыл в ожидании грядущих событий и лишь на юге продолжал углубляться в сторону Грозного и Владикавказа. Позиционное противостояние на центральном фронте ослабло, обе стороны сократили активные действия, передав некоторые подвижные соединения, особенно авиационные, в оперативное подчинение Юга. Там решалась судьба летней кампании. Кому быть на колеснице Фортуны, въезжающей в Триумфальные ворота Берлина или Москвы: наступающим или обороняющимся?
