Ознакомительная версия.
Тем временем я завязал контакт с Йосефом Эпштейном, который учился в Харьковском университете. Его адрес прислал мне брат. Я описал ему свои успехи и написал, что принял твердое решение изучать светские науки, подготовиться к экзаменам на аттестат зрелости, а потом поступить в университет. Я планирую изучать востоковедение и историю, потому что хочу посвятить себя преподаванию в еврейских средних школах и изучению истории Израиля. Лишь первого адара я получил ответ (на русском языке) от Йосефа Эпштейна. В этом длинном письме он заверил меня от своего имени и от имени своих товарищей (среди которых был Арье Бегам{398}, впоследствии ставший руководителем Института Пастера в Иерусалиме), что они позаботятся о том, чтобы устроить меня в Харькове. Мне лишь нужно сообщить им, когда я приеду.
Я распустил слух, что получил письмо из дома и срочно должен ехать. Решил выяснить, есть ли надежда получить деньги на дорогу: у меня в кармане был только рубль, который я получил за полмесяца преподавания (по рекомендации р. Йосефа-Ицхака я учил Талмуду племянника Шмуэля Гурарье, и «доходы» от уроков – полтора рубля в месяц – составляли весь мой заработок). Я чувствовал, что моему отъезду будут препятствовать изо всех сил. Я попросил аудиенции у ребе, подчеркнув, что дело очень срочное. Ребе принял меня. Я передал ему короткое письмо с просьбой разрешить мне поехать домой: я не видел маму и папу уже больше двух лет, и мне очень нужно с ними повидаться, поэтому я прошу дать мне на это разрешение и оказать материальную помощь. Ребе ничего не спросил. Слушал очень внимательно. Посмотрел на меня, взял полоску бумаги и написал на ней большими буквами: «Определенно – нет!» Подержал в руках эту записку, как бы взвешивая в уме, прочитал вслух написанное и отдал записку мне. Беседа кончилась. Я молча вышел из комнаты и пошел в сторону выхода из дома. За мной следом шли приятели: «Ну?» Уже на выходе я спросил: «Когда дилижанс до Красного?» – «Так что, ребе разрешил тебе ехать?» – «Ребе сказал: "Определенно – нет"», – а я говорю: "Определенно – да!"» Я поспешил домой: у меня были все основания опасаться, что после такого дерзкого ответа мне несдобровать. Через десять секунд к дверям моей квартиры подкатила телега, в которой сидел учитель господин Вайнштейн, одетый в униформу, с форменной кокардой на фуражке; он помог мне погрузить в телегу вещи. Мы поехали в Красное. У меня не было денег на дорогу. Однако, как я уже упоминал, в первый месяц пребывания в Любавичах я встретил своих знакомых, в частности шойхета из Орши и Шмуэля, моего друга детства, сына шойхета из Гомеля. Поскольку другого выхода не было, я решил завернуть по дороге в Оршу и в Гомель и одолжить там денег на дорогу с обязательством вернуть их, как только приеду домой.
На станции Красное учитель Вайнштейн пригласил меня отобедать, чтобы таким образом отметить начало моего «дурного пути» (а также чтобы покормить меня, потому что я не ел весь день). От еды я отказался, принял лишь приглашение на чашку чая. Даже булочку не взял: хлеб язычников…
Через несколько часов я был в Орше. Поскольку, когда я доехал до Орши, у меня не осталось денег на дорожные расходы, я был вынужден сойти там и даже остаться на субботу. Конечно, я не рассказал о том, как покинул Любавичи. То дружелюбие, с которым ко мне отнесся мой бывший учитель, проникло мне в самое сердце. Он одолжил мне денег, и в воскресенье я добрался до Гомеля. Вторая одолженная мне сумма была меньше, однако и ее мне выдали без разговоров и промедления.
10 адара 5662 (1902) года я приехал домой. Дома отметили, что в этот самый день семь лет назад я вернулся из Гомеля. Еще до моего приезда родные получили срочную телеграмму из Любавичей: «Бенцион покинул Любавичи вопреки категорическому запрету ребе. Йосеф-Ицхак».
Дядя сделал несколько попыток «вернуть» меня в Любавичи. Он уговаривал меня поехать в Чернигов к раввину Давиду-Гиршу Хену. Он даже уже договорился об этом с раввином и двумя его сыновьями, Авраамом и Мендлом. Он показал мне их письма, в которых они выражали согласие, и указал при этом на большую разницу в их характерах. Я ему в ясной форме сообщил: «Я хочу изучать науки и заниматься "наукой Израиля", а прежде всего – подготовиться к экзамену на аттестат зрелости». Дядя выслушал и сказал: «Науки Израиля! Постижение этого мира! Слушай, Бен-Цион, праведником ты уже не станешь, это я точно знаю, однако я чувствую, что и злодеем ты тоже не станешь! Так что не насладиться тебе безмятежностью, присущей нечестивцам!..»
Книга вторая
СТУДЕНЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ И ОБЩЕСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
(1902–1914)
Глава 15. Рубеж
(Прилуки, сиван 5662 (1902) – хешван 5664 (1903) года)
После возвращения из Любавичей я три с половиной месяца прожил в родном городе. Эти месяцы стали переломными в моей жизни.
Вначале все шло спокойно: я ходил в гости к дяде, беседовал с ним о Торе и хасидизме. Мое решение поменять свою жизнь было непоколебимым, но я хотел сделать это тихо и мирно, без особого шума, без лишних споров и чтобы никто чужой в это не лез. Я подробно отчитался перед дядей о своей учебе в Любавичах и о беседах с р. Михаэлем Невельским про ребе. Дядя согласился со мной относительно честности и веры ребе в свою миссию, но осудил мою критику в адрес сына ребе, р. Йосефа-Ицхака: «Ты совсем не знаком с Йосефом-Ицхаком. Ему предстоит стать одним из великих цадиков, а ты даже не стремился добиться его расположения…» Мы много об этом спорили. Из всех наших споров мне особенно запомнился диспут об иерусалимских текстах. Дядя хотел проверить, насколько хорошо мной изучен Иерусалимский Талмуд, который я учил в Любавичах наперекор р. Йосефу-Ицхаку. Он предложил мне пойти к нему субботним утром – как много лет назад – «поучить немного вместе» Иерусалимский Талмуд и порассуждать о нем. Я сделал, как он просил. Недели через три он подарил мне «Иерусалимский» раздел «Моэд» (в житомирском издании) и написал на нем: «На память с любовью в дар внуку моей сестры, почтенному и совершенному мудрецу Бен-Циону ха-Леви Динабургу, от дяди Элиэзера-Моше Мадиевского». А устно добавил: «Написав «совершенному мудрецу», я имел в виду, что «мудрецом назовешься, а раввином не назовешься»… Это было примерно в то же время, когда меня попросили установить галаху в отношении одного разводного письма, и дядя полагал, что мне пойдет на пользу, если это событие не станет поводом для «иллюзий». В этом был также косвенный ответ на просьбу отца к дяде помочь мне утвердиться в желании стать раввином… Эта книга, подаренная мне с большой любовью, и сегодня хранится в моей библиотеке, и я очень рад, что по инициативе моего дяди было достигнуто «всеобщее соглашение» об освобождении меня от дальнейшей карьеры раввина. У меня были основания подозревать, что это решение дядя принял после того, как посоветовался с Любавичами. Поэтому я начал уделять много времени изучению русского языка, чтению книг по-русски и общему образованию: арифметике и географии, российской и общей истории. Несколько друзей с большой тактичностью предложили мне свою помощь: нашли мне несколько учеников для занятий ивритом, принесли мне все необходимые учебники и книги для чтения, карты; время от времени приходили проведать меня, давали дельные советы, интересовались успехами и как бы невзначай помогали мне с учебой. В городе распространился слух о моем «отходе» от Торы, и мои друзья хасиды и учителя – особенно старшего поколения – тоже начали приходить ко мне. Они просили, чтобы я сказал им, действительно ли это так. Правда ли, что я перестал учить Талмуд? Они просто не могли поверить… Среди всех этих визитов мне запомнился визит р. Йоси, шойхета, который девять лет назад учил меня трактату «Макот». Когда он вошел, он сразу увидел мое «нравственное падение»: на стене – контурная карта России, а я стою возле нее и отмечаю на ней поволжские города.
Ознакомительная версия.
