именно он, зная её тяжелейшее моральное состояние в начале войны, помогал ей собираться в эвакуацию, перевязывая багаж, вероятно, той самой верёвкой…
«Уж сколько их упало в эту бездну…»
Попав в Париже в положение белой вороны, Цветаева так и не смогла вырваться из этого замкнутого круга. Сама судьба, казалось, вставляла палки в колёса. Муж стал проявлять симпатии к советскому режиму, надеясь на возвращение на родину. Некоторые были уверены в его связи со спецслужбами Москвы. Естественно, тень враждебного отношения эмиграции к Сергею Эфрону ложилась и на Марину. Та естественная радость, с которой Цветаева приветствовала приехавшего в Париж гениального Маяковского в 1928 году, была воспринята здесь как поддержка режима в СССР. Хотя в отличие от мужа Марина Ивановна вовсе не рвалась тогда на родину, зная о репрессиях. В то же время её стихи в защиту любимой Чехии, захваченной Гитлером, делали небезопасным и пребывание в Париже. Плюс многолетняя мучительная тоска по России, которая жила в её строках и болела в душе. «Моя неудача в эмиграции – в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» – говорила она.
…Но и с калужского холма Мне открывалася она — Даль, тридевятая земля! Чужбина, родина моя! —
читаем в стихотворении «Родина».
«И когда в последующие годы, случалось, в Москву долетал ее заклинающий голос, он звучал с гипнотической силой, возбуждал сочувствие, сострадание, сорадование. Пускай далеко не часто долетал он, пускай очень немногим довелось тогда прочесть и оценить стихи Марины Цветаевой, дело, в сущности, от того не меняется! Как бы там ни было, но возвращение прекрасного поэта на родину началось уже тогда. Оно было решено бесповоротно ее собственной тоской по родине», – рассказывал писатель, искусствовед, один из немногих истинных друзей, Сергей Михайлович Волконский, который организовал для неё в Париже несколько творческих встреч. И будто вторило ему признание Цветаевой: «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни – вот места души моей».
С.Я. Эфрон
Положение Сергея Эфрона было ещё критичнее, и в 1937 году он и дочь Ариадна, принявшая сторону отца, вернулись в Россию. Сын также хотел ехать вслед. Над Европой сгущались тучи Второй мировой, у Цветаевой не было средств – ни на жизнь, ни на обучение Георгия, в душе росла тревога за мужа, – и в июне 1939-го они тоже вернулись в Москву.
Тревога и мрачные предчувствия не обманули Марину Ивановну: вскоре и муж, и Ариадна были арестованы, а в августе 1941-го Сергей Эфрон был расстрелян. Дочь, как «пособницу врага народа», сослали в лагеря, где она пробыла 15 лет. Скорее всего, именно после этих трагических событий Марина Ивановна потеряла смысл жизни, к тому же и главная надежда – её сын, любимый Мур, не стал ближе, и в их бедственном положении винил мать… Не в эти ли дни, словно из небытия, из дальнего далёка выплыло это, увы, пророческое стихотворение:
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли. …И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все – как будто бы под небом И не было меня! …К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! — Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви. …За быстроту стремительных событий, За правду, за игру… – Послушайте! – Еще меня любите За то, что я умру.
(Многие, особенно молодые, познакомились с этими стихами, услышав великолепное исполнение Аллой Пугачёвой романса на музыку Марка Минкова.)
Как оказалось, столица вовсе не ждала своей гениальной и почти несчастной дочери. Начались уже московские скитания. Временно ей разрешили поселиться в Доме творчества писателей в подмосковном Голицыне. Встречи с Ахматовой и Пастернаком не принесли сколько-нибудь существенной радости. Чиновники от Союза писателей смотрели на неё как на жену и мать «врагов народа». Она надеялась выйти к русскому читателю с новой книгой, но подготовленный сборник так и не вышел. И снова – одиночество, нищета… Пройдут годы – и люди поедут и пойдут в музеи её имени, и будут платить деньги за билеты, как это происходит в том же Зальцбурге, где одно имя – Моцарт – кормит целый город, – а пока она, как бедный когда-то музыкант, просит судьбу о милости… И с трудом собирает новую посылку мужу или дочери.
В августе 1941-го Марина Ивановна с сыном эвакуируются в небольшой городок Елабугу. Руководство Союза писателей обосновалось в соседнем Чистополе и милостиво обещало Цветаевой место посудомойки в своей столовой. Однако открытие пищевого заведения затягивалось, Марина Ивановна вернулась в Елабугу ни с чем. Биографы полагают, что дома у неё произошла ссора с сыном, который, зная о её любви к нему, единственному родному человеку рядом, по-видимому, упрекал мать в новых бытовых неурядицах. Ослабленная донельзя морально и физически, Цветаева не смогла больше противостоять судьбе и 31 августа сама поставила на ней точку. И не эти ли слова полетели туда, высоко, где ждала её душа мужа?
Я тебя отвоюю у всех земель,
