то, что я перечислила выше.
А в каком состоянии она играла Глафиру — убийцу собственного мужа? Она, с ее невероятной честностью и моральной чистоплотностью, в год увлечения другим мужчиной, в период, когда она уже увязла в каких-то новых обязательствах и не могла не понимать, что кардинальное развитие событий убьет Сергея? В каком состоянии бросалась в огонь, пытаясь его погасить и спасти пассажиров, забыв, что это тоже актеры. В каком — прямолинейно и решительно шла к смерти в роли Тойбеле? В каком — любила и защищала заключенного в концлагере? А в каком состоянии пишут подобную недоброжелательную чушь? В каком состоянии жуют жвачку в зале кинотеатра, пьют пиво на диване у телевизора, развлекают себя тем, как настоящие актеры рвут себе нервы и сердца, доводя до умов публики простую и вечную мысль о том, что из человеческих страданий наша общая нравственная жизнь в принципе и состоит.
Очень легко рассуждать о том, что надо было вовремя выходить из роли. Это, конечно, у многих получается. Но речь идет об актерах совсем другого ранга. Когда-то Леонид Филатов взялся за непосильное, казалось бы, дело — защиту и посмертную реабилитацию от человеческой несправедливости ушедших актеров. Телевизионный цикл «Чтобы помнили…» — это прецедент на телевидении. Невиданная и не повторенная высота благородства, понимания, скорби. Видимо, потому что автор и сам был большим актером, способным деликатно и чисто войти в чужую судьбу. У него есть передача, посвященная Елене Майоровой. Совершенно непонятно, почему бы телевидению иногда не повторять то, что так проникало в сердце любого зрителя. Зачем на эти же темы настригать из разных источников вторичные, однодневные материалы. То есть в смысле гонораров, конечно, понятно. Но… Это уже тошно повторять.
Не стреляйте в пианиста… Убитые и убиваемые актеры. Как нам стыдно, как им страшно читать очередную расхожую газету, которую ее аудитория вычислила по запаху и по своей потребности в таком запахе. Эти сплетни о живых и мертвых знаменитостях, которые покупают у последних мерзавцев. Противно даже называть фамилию бывшего почти актера, который продает самую отвратительную клевету о Елене Майоровой. Эти преследования живых актеров, удачные попытки превратить их проблемы и беды в кромешный ад. Все помнят, как гонялись корреспонденты газеты «Жизнь» (или «Твоя жизнь», это вроде одно и то же, но есть у них какой-то нюанс) за смертельно больным Александром Абдуловым. Это чудовищное смакование несчастья Николая Караченцова, санкционированное и даже инициированное его не менее чудовищной женой. Сейчас то же одиозное и в силу этого востребованное издание охотится за Евгением Мироновым. У этого большого актера тоже проблемы с выходом из роли. Он борется с депрессией перехода, обращается за помощью к медицине, а там, в больнице им. Кащенко, уже хватают всех за фалды крайне, кстати, безграмотные и косноязычные «журналисты», чтобы порадовать таких же читателей приятными тем новостями.
Никого просто не беспокоит, что когда-то отважная, самостоятельная, целеустремленная Лена Майорова, которая и мента могла «отметелить», и пистолетом кого-то попугать, в результате сожгла все-таки себя. Впрочем, вполне возможно, что кому-то не хватает сожженных жизней.
(УКРАДЕННАЯ КНИГА)
23 февраля 1998 г.
«Ты всегда поздравляла меня, делала подарки в этот день. Тебе нравилось, что я служил в армии и являюсь офицером запаса. Все ж таки мужик. Пока был жив папа, мы обязательно садились за стол. Сегодня полгода, как тебя нет. Ужасно много. Савичев с утра подарил мне пижаму, а я даже забыл его просто поздравить. Света звонила с кладбища: у тебя много цветов. Приезжали Анжела с Наташей Егоровой, помянули тебя красным вином. Наташка смешная — вошла в комнату с долларами в руке, сказала: «Это мой долг Лене». А мне все хуже и хуже. Потом были Салимой с Ирой Мелешкевич, только вчера из Испании. Толедо, Сарагоса, Барселона. А ночью из Бильбао звонила Марина Шиманская, они с Альгисом смотрели видеокассету 94 года, говорила: «Поехали, Сережа, в девяносто четвертый год!» Вечером пришел Мочалов, сидел и молчал».
26 февраля
«Такое впечатление, что все, что было с тобой и со всем человечеством, — твой собственный вымысел».
1 марта
«Прощеное воскресенье.
Прости меня, Леночка».
5 марта
«Дневник не нужен! Каждый день одно и то же. Утром — недоумение, перерастающее в ужас: что? Лена!
Анемия не спасает. Все незачем и ни к чему, если Леночки нет. Теперь все, как в детском отчаянье, что мир бессмыслен. Но мы ведь встретились, забыли отчаяние — зачем? Чтоб опять в отчаянье? Бог с ним, с отчаяньем. Не пугают ни слово, ни его смысл. Ничего не боюсь.
Страшно именно тогда, когда уже ничего не боишься».
6 марта
«Знаешь, чем я занимаюсь с помощью ядов? Пытаюсь тебя забыть.
Стоит мне закрыть глаза, как вижу твои — то ласковые и внимательные, то безумные, но чаще беззащитные. Закрываю глаза — вижу твои глаза. Потому и не закрываю. Лежу с вытаращенными, пока яды не начинают свое дело: тогда вижу сразу небо, желтый песок и кого-то в тени, кто мне улыбается, этот кто-то все время меняется, то я узнаю его, то нет, но вспомнить, кого я узнавал, сейчас не могу, да и недолго его вижу, а потом перед глазами все, что угодно, главное, что там ты не умирала. А потом я просыпаюсь, вялый и безвольный, неспособный ни к каким чувствам. Вот так вот: ничего не чувствую и ни о чем не думаю. Зомби. Жизнь без любви бессмысленная и ненужная. А была ли ты?..»
10 марта
«Господи, Леночка, пока ты была рядом, я не мог даже предположить, что такое тоска. А длящаяся месяцами? Раньше мог бы написать — «неизбывная». Непроходимая, неизбывная, неиссякаемая во сне и наяву, настоящая тоска…
Не буду больше писать, потому что не хочу быть ни хоть как-то, ни хоть каким-то. И, наверное, пора замолчать. Не говорить ничего, ни с кем. Молчать. Молчать, чтобы хоть что-то осталось. Страшно сидеть в двадцать третьем августа — а буду сидеть в нем до конца дней своих, вот что я знаю. Это мое единственное знание».
16 марта, 1.03 ночи.
«Тихо — и уже привычно тихо — куда-то испаряется жизнь. Зайдешь иногда на кухню, а чайник вскипел. Как хорошо не отвечать ни на чьи вопросы. Не звонит телефон. Не нужно покупать холсты и подрамники. Выдвинул днем ящик в серванте, а там Ленины лекарства, выдвинул другой — нитки, иголки, мотки шерсти, папка с
