- пейте. Уж и чаем не буду поить - нет у меня никакой сладости. Ничего нету. "Ладно, - говорю, - подождите. Может, и придут сегодня ко мне. Жду, да не знаю..." А у меня шесть одеял выстегано. Лежат. И она мне тоже принесла одеяло стегать - Прасковья. "Ладно, - говорю им, - ложитесь спать". А я стала ей одеяло стегать - пока они гостят, надо выстегать. Только они у меня засыпать стали, у калитки стукаются. Еще у меня и муки нет. "Тетя Шура, бери муку! - соседка. - Из-за твоей муки и мне дедушка Иван смолол, кабы не тебе, он бы мне и молоть не стал". - "Ну, - говорю, - теперь пирогов напеку". Сходила к бабушке Татьяне через дорогу, принесла молока кринку. Все. Растворила пирогов. Опять стегаю. Стукаются опять, в двенадцатом часу. Володя едет, сосед тоже. Везет товар в Носово. Варя, жена его, бежит ко мне, стукается: "Тетя Шура, на конфет, Володя привез, велел тебе подать. Полкило конфет". - "Ну, - говорю, - праздник есть. И чай есть, и пироги есть". А зять Иван лежит, все поглядывает. Утром Алексеевна идет - она хлебы пекет на магазин - каравай хлеба несет. "У тебя, - говорит, - гости пришли, заходили в магазин". - "Да, - говорю, - пришли". - "Вот тебе, - говорит, - пол-литра самогонки. Вот тебе два стакана". Думает, у меня и посуды нет. "Да, - я говорю, - у меня посуда-то есть". - "Ну, принесла, так не принесу обратно. Гостей угости"... Я говорю: "Ну, Иван, праздник на все сто!" - "Чего, крестная?" - соскочил- "Самогонки, - говорю, - пол-литра принесли!" - "Ну, крестная, я гляжу - тебе хорошо жить!" - "Так заработай, и тебе принесут. Ведь мне не так несут. Вставай, - говорю, - Параня, картошку чисть - рыба свежая есть. (Володя привез мне и рыбы.) Пожарим картошки с рыбой, да рыбников напеку"... Идет Анна Александровна, соседка: "Шура, выручи. Дай мне хоть двух половиков. Приехал брат из Рыбинска, а ни постельки, ни одеяльца". А я: "Так вот и постель возьми. Из Рыбинска гость, что уж половики-то. На вот и одеяло дам"... И эта несет поллитра самогонки. Я гляжу - ну и богато, ну и хорошо. Сели чай пить, а Иван: "Ну, крестная, тебе и живется!" - "А ты спроси, - говорю, - крестная ночи спит ли?" Мне сын Коля, покойник, все говорил, бывало: "Мама, ведь это удивительно, как ты сама с голоду не умерла, да и нас с Женькой не уморила. Ведь мы и полуоколеватины не едали..."
Январь, 1986 г. Петрово
ГОЛОВАН ТОЛСТОГОЛОВЫЙ
Тятя наш после отца остался годовой. А сиротой круглой остался шестнадцати лет. На одном году у него было три покойника - брат, сестра и мать. Два года он жил один. Опекуны у него были - дедушка Илья, сосед тут, он по свойству, только дальняя родня. И еще отец протоиерей ходил к нему, навещал его. Две коровы у него были, лошадь. Работать ему помогали, опекун заботился обо всем. Очень строго его держал. Ведь раньше старших-то слушались и Бога боялись. У меня тятя Бога боялся. Он до восемнадцати лет и на беседы не хаживал. У нас в деревнях все беседы были - девки, парни сойдутся... Только все с работой. Девки кружева плетут, а ребята из кудели стельки стегали валенки подшивать. Вот и разговаривают. Раньше ведь не шлялись, как теперь. А Тятя на беседы не ходит, если пойдет, дедушка Илья переметником напорет его. Он его боялся. В восемь часов обязательно придет дедушка проверить его... Дожили они до осени. Дедушка говорит "Пойдем в лес лыка драть". - "Какие лыка?" - "Какие укажу". Березы ему указывал - на этой будем драть. Большой пук надрали. Пришли домой. Дедушка говорит "Очини, обрежь ровно". Тятя обрезал. "Заплетай, - говорит, - лапоть". - "А как заплетать?" - "Помучишься, так научишься. Возьми четыре лыка да поворачивай". Сначала у него вроде как кошелек получился. Потом сплел кое-как лапоть. Второй лучше получился. И сплел он четырнадцать штук, да все на одну ногу. А потом научился плести и на другую. А лапти раньше - двенадцать - пятнадцать копеек пара. Дедушка Илья и продал ему их. "Ну, - дедушка говорит, - научился лапти плести, теперь учись совки и чаши деревянные резать". И это Тятя научился. Он у нас все умел. Еще чаши плел из еловых корешков. И из бересты корзинки. А хлеб ему бабушка Марья свой носила - дедушки Ильи жена. И вот говорит она ему как-то: "Чего мы, Колька, тебе все хлеб носим. Давай тут, дома испекем". Завела ему квашенку, поставила на печь, завязала, да и ушла. До утра. А он сел лапоть плести. А квашенка-то заходила, да и на печке: пык, пык, пык. А он думает кто-то на печку у меня забрался. "Не пугай, - громко говорит, - не боюсь". А она все пыкает и пыкает, да все громче. Он скорее одевается, обувается да бежать. Да в дверях себе чего-то прихлопнул. "Отпусти, - кричит, - не буду! Отпусти!" Чуть в портки не наклал... Прибежал к дедушке Илье: "Кто-то забрался на печь да пугает меня!" А дедушка, у него поговорка такая была - ядри-голова: "Так я ему сейчас дам, ядри-голова. А если ты наврал, тебе будет переметника". - "Да пойдем, дедушка Илья, он меня там все пугает и пугает". Пришли. И бабушка Марья пришла. "Слышишь, все: пык, пык, пык". Бабушка Марья говорит "Дурак ты, ведь это квашенка ходит". Был ему семнадцатый год. Парень живет один, двор большой, большущий. Неповадно парню одному. Исполнилось ему восемнадцать. Дедушка Илья говорит "Колька, пойдем со мной в магазин". - "А что делать?" - говорит. "Пойдем, надо тебе обнову покупать". Пришли. Купил он ему на полупальто, на штаны и на рубаху. Покупает материалу хорошего и подкладки: "Пойдем теперь к портному". Портной меряет его, шьет пальто, штаны. А рубашку шить пошли к Агафье Ломоносой. И сказал дедушка: "Чтоб в воскресенье все было готово". А они уж с отцом протоиереем уговорились, что его женить надо. Сшили, одели во все и говорят "Надо тебя, Колька, женить. Хватит. Живи самостоятельно, сам по себе". А они уж ему и невесту нашли. Грибанова свояченица. Хорошая девка. Они уж там и с Грибановым договорились. "Пойдем, - говорит дедушка Илья, - я тебе на беседе ее укажу". Указал он ему невесту, вот все и знакомство. На второй день пошли с невестой Богу молиться, а через четыре дня и венчаться поехали. Стали жить они очень хорошо. Была она на год его старше, прожили четыре года. Двое деток, две девочки. А в третьих родах она померла. И ребенок, девочка, померла, только что окрестить успели. И остался он с двумя - обе девочки - Мария и Анна. Овдовел он Постом Великим на первой неделе. И тут отец протоиерей ему сосватал Маму. Она сирота была. Девять годов ей было, как отец помер. Их у матери было три девочки да брат. Жили они в деревне Щетниково. И вот мать отдала ее к господам в одиннадцать лет. фамилия барину была Медведев. От нас усадьба была девять километров. И жила она у них семь годов. Сначала нянчилась, потом кухаркой, а потом уж горничной. Вот отец протоиерей ее Тяте и сосватал. Ну, господа замуж ее выдали, одели как положено. Все приданое, платье шелковое хорошее, и нижняя юбка шелковая. Платье шерстяное. Шуба лисья. Бурнус - это драповое летнее пальто, и оно все обделано кистями да бисером. Косынку вязаную и шаль. Ну, все, буквально все. И к ним еще и в гости они с Тятей после свадьбы ездили. А свадьба у них была после Пасхи - в Егорьев день. Я у них была самая старшая. А всего родилось тринадцать человек. В живых осталось только пятеро - четыре сестры да брат. А те все маленькие умирали - год, полтора. Хорошо у нас Тятя с Мамой жили. Только уж без дела не сидели, не шлялись. Работа круглый год. Я сама пошла десяти лет работать - боронить на молодой лошади, жать, косить. А Галина, сестра, та девяти лет пошла. С весны первое дело у нас - пахать. Тятя у нас пахарь был. У нас всегда из всего поля полоса выделялась. Отец протоиерей, бывало, придет "Ну, Колюшка, пахарь мой, когда будешь пахать?" - "А вот дня три-четыре, - скажет Тятя, - и пахать поедем". А у нас ручей разливался аккурат за двенадцать дней до пашни. Так уж повелось. А у нас полосы были большие, хорошие. В каждом поле. Три поля: озимое, яровое, паренина. Паренина - это пар будет. Паренину три раза пахали. Первый раз вспашут, заборонят хорошо. Потом навоз возят и опять пашут - это заваливают. Навоз завалят и уж не боронят. Только вспашут, оно и стоит. До Ильина дня. "Ну, - бывало Тятя скажет, - давайте помолимся, надо пахать начинать". Встанем все, помолимся. Тятя поехал пахать. Тогда ведь все с молитвой. Тогда ведь все с молитвой. А самое первое у нас начинают сеять овес. Пахал до обеда, с обеда поедем сеять. Опять все - благословясь. На крестопоклонной неделе у нас пекли кресты, а в Благовещение дают в каждый дом из церкви хлеба благословенного - вот хлебец этот и крест растолкут и прибавят к семенам. Тогда все с молитвой, все благословясь. До Егорьева дня скотину пастись не пускали. А в Егорьев день для каждой деревни водосвятный молебен служат и воду с собой уносят - скотину кропить. И в Казанскую летом тоже заказывали водосвятный молебен с крестным ходом. В этот день никто скотину не отпускал, а после молебна гонят ее мимо - а батюшка всех кропит водою. И лошадей всех тут ведут. Молебны были и об дожде, и об ведре, чтобы дождя не было. Как нету ведра, скажут "Надо молебен". Соберутся тут три прихода. В церковь придут - народу ужас сколько. Все молятся. Диакон у нас хорошо больно молился - каждое словечко понимаешь, и все со слезами. А то как-то в самый Иванов день, в Рождество Предтечи пришли из церкви. А у нас в Иванов день гуляние в Сокольникове. И вот все пойдут с двух часов там на гуляние. Только сели пить чай, маленькое облачко идет, небольшое. Тятя говорит "Ну и ладно. Гуляние нарушится, не пойдут мокнуть-то". Потом уже не облачко - туча, стала краснеть, краснеть. И вся как огненная сделалась. Все перепугались. Какое тут уж гуляние. Все скорей обратно в церковь, молиться. И пошла туча краем на лес, там и пропала.. Тогда люди были верующие. Вот тетка моя Татьяна девица была Так в девках и умерла. Она и не гуливала, на беседах не бывала Их четыре подруги у нас было - они вчетвером дружились. Вот придут из церкви, уйдут на поляну, там сидят псалмы поют, каноны. А службу как знали? Вот в воскресенье в храм идти, а они знают, какое Евангелие читаться будет... Вообще тогда люди не эдакие были. У нас из Путилова - нашего же прихода - был монах отец Серафим. Иеромонах в Обнорском монастыре. И было ему там искушение - хочется на мать поглядеть. Никакого нет терпения. А она так у нас в Путилове и жила. Надо ему идти. А отец-то Никон, игумен, тоже вроде прозорливого был, и говорит ему: "Ну, уж раз эдакое нетерпение - пойди! С Богом!" Благословил его. Он и пошел. Всю дорогу пешком ведь шел. Долго шел - далеко. Пришел в Путилове. Кругом дома обошел. Поглядел в окно - мать сидит. Сам себе сказал: "Ну, душа окаянная, насмотрелась? Теперь иди на место". Так ей и не показался, обратно в монастырь пошел. А после матери говорят "Серафим у тебя был?" - "Да где, - говорит, - я не видела". - "Приходил, - говорят, - многие видели, как шел". Как сейчас его вижу. Голосок тоненький: "Паки и паки миром Господу помолимся..." Да... А еще весной у нас корье драли с ивушек. И я сама по десять пудов надирала. Сорок копеек пуд было корье-то. Бывало, надерешь пучок и идешь вдоль деревни, чтобы в деревне-то видели, что я корье несу. Бывало, волокнешься: "Ой, Санька, где ты такого корья-то надрала? Да больно у тебя долгое корье-то". Это они нарочно. Бабы-то. Высохнет оно, Тятя свяжет, и поедем мы до Иванова дня в Вологду. И на деньги эти платье мне купим и башмаки. Аннушке на кофту и Маше на кофту. Это на корье-то. А нас маленьких тогда оставляли караулить лошадей. Иванко сидит, и я на своей. А они там покупают ходят. И вот Тятя круг черкасской колбасы принес. А я и не видала, что он принес. А он и положил ее в корзину-то. А внизу крендели еще лежат. А я как заглянула в корзину, так и обомлела - я ведь ее никогда и не видела. "Ой, - говорю, - пыга-носопыга, деревенская мотыга, что наделал-то... чего-то мертвенное от лошади принес". Это я на соседа, на Иванку подумала. "Ой, - думаю, - Тятя придет, заругается, скажет, прозевала". Я скорее палочкой ее подцепила и - шарах в крапиву. "Не скажу, - думаю, - ничего. И крендели есть не буду - опоганены". Тятя приходит, все уложил: "Ну, поедемте". Поехали. Езды от Вологды до нас сорок пять километров, верст. Ездили в один день - лошади хорошие были. Обратно на порожне. Приехали, стали все в дом носить. Тятя говорит "Мать, я купил черкасской колбасы". - "Да где?" - "Да в корзине". - "Да нету, батька". - "Да куды же девалась?" А я молчу, я ведь и не знаю, что за колбаса. Искали - нету. Сели за стол чай пить. Галинка кричит "Разделить крендели, а то все расхватают". - "Больше твоего никто не схватит, сиди!" - "А мне, - говорю, - так и не надо крендели". - "А почему не надо?" - "Не надо, да и все. Не буду я есть крендели". Тятя говорит "Что это с тобой?" Я и заревела: "Пыга-носопыга, деревенская мотыга крендели опоганил". - "Как же он опоганил? Чем?" - "Да он чего-то мертвенное от лошади положил. На крендели. Я не буду есть". - "Какое мертвенное? Да где это?"
