Ознакомительная версия.
Генерал дал поцеловать себя три раза — по обычаю христианского приветствия. И уехал.
Вдохновленная духовной победой, я приступила к тетке. Еще пару раз заходила я к ней в гости и настойчиво просила вызвать на дом священника.
— Это самая важная вещь, которую нужно сейчас для нашего Сандро сделать, — уговаривала я. — Душа его томится на земле, всем тяжело смотреть на это его растительное существование. Болезнь неизлечима. Отпустите его на покой. В соборовании прощаются человеку все неисповеданные за жизнь и забытые грехи. Господь ждет этой последней милости к нему родственников. Ну пожалуйста, тетечка, поверьте, что так надо. И я уеду со спокойной душой…
Я почувствовала, что ее сердце склоняется к моей просьбе. Последней каплей стала рассказанная мною история про обращение ко Христу генерала… Она этому очень удивилась и сказала то, что удивило меня:
— А Сандро наш был солдатом, и Бог хранил его всю войну. Ни одного ранения…
Через несколько дней пришел священник, которого мы с Олегом пригласили из церкви около санатория. Он исповедал — впервые в жизни — мою тетку, обоих причастил и соборовал.
Когда священник ушел, тетя Соня сказала:
— А ведь правда полегчало, какой-то камень с души свалился…
На «отдых» оставались последние три дня, и я уже стала молить Бога, чтобы не посылал больше никого. Тяжелая это работа — миссионерство.
По слову Олега на обратном пути из Пятигорска в Москву я фонтанировала весельем — душа пела… Завязались новые знакомства. Пассажиры соседних купе по очереди постоянно заходили к нам в гости. Я знала, что среди них два-три человека готовы стать верующими, и им нужен только толчок. Эти обязательно позвонят…
Наша с Олегом санаторная история стала хитом на очередной встрече с одноклассниками… Правда, рассказывали мы в основном байки, как выдавали себя за мужа и жену. Не все еще готовы слушать «глупости» про верующего генерала и умирающего дядьку…
Сандро тихо скончался через месяц. Я сообщила об этом генералу, и он по-военному обещал сорок дней молиться за упокой его светлой души. Слава Богу за всё!
Про котов. Израильский кот
Как только отменили визы в Израиль, я напросилась в гости к своей однокласснице Алене Майлер, которую в нашем дружном классе прозвали Мюллер. Она жила в предместье Ашкелона, вблизи сектора Газа и по телефону пугала, что с палестинской стороны долетают до них порой снаряды… Когда я приехала, она мне даже показала остатки воронки около дома и следы осколков на двери. Чудом ее не было в этот момент дома, в котором ударной волной все стекла повыбивало. Но совсем не хотелось думать о войне. Ведь я — на Святой Земле, это предел мечтаний для верующего! Газа и Ашкелон — древнейшие города мира, не раз упоминаемые в Библии. На этом небольшом клочке земли между Газой и Аскалоном (как называется Ашкелон в Библии) зародилось пятнадцать веков назад палестинское монашество, где-то до сих пор существуют развалины монастыря аввы Серида, в котором подвизались знаменитые преподобные авва Дорофей, Варсонофий Великий и Иоанн Пророк. Сколько читано обо всем этом — и вот тебе въяве… В первые дни казалось, что дух этих великих святых витает рядом… Но обычный человек не может долго пребывать в духовном напряжении. И я спустилась на грешную землю. Первыми, кого я увидела, были кошки. Несчастные голодные кошки — с котятами и без. Во множестве они бегали по территории закрытой школы, где жила и преподавала Алена. Питались в основном отбросами, которые находили в помойных контейнерах. Вид у некоторых был столь жалкий, что хотелось тут же позвонить в Международный фонд охраны животных: «Товарищи, так же нельзя издеваться над братьями нашими меньшими». Но организация эта была далеко, а законов Израиля в этом отношении я не знала. Решив действовать собственными силами, стала прикармливать диких маленьких, со слезящимися глазами котят около помойки, а остальных, по возможности, около дома. Конечно, думала я, ситуация в корне не изменится за те три недели, что я проживу здесь, но… может, что-то и изменится. В Москве, между прочим, в подвале моего дома живет от пятнадцати до двадцати кошек, потому крыс и мышей во дворе нет. Кошачьи энтузиасты кормят их ежедневно, правда, котят раздавать они поручают мне. Сначала я очень злилась, но практика показала, что по молитве все пристраиваются в «добрые руки».
— Наташка (это по школьной привычке, нежное наименование), — сказала вскоре Алена. — Около дома котов не корми. Целое стадо уже по кустам прячется… Ты уедешь, я кормить их не буду, некогда. А они будут сидеть и ждать. Нет. Давай у помойки всех!
— Мюллер, ну Мюллер, какая ты строгая не по годам… — канючила я.
— Нет! Ты сейчас такая добрая, а я потом окажусь злой. Корми, пожалуйста, у помойки. И только ночью, чтобы никто не видел. Мне по шапке надают. Да, да, еще как, тут тебе не Россия.
Было и грустно, и смешно, что такой приземленный диалог происходит на Святой Земле, где, казалось, всё должно было происходить не так, как обычно на грешной земле, а как-то так по-библейски, читай — как в раю.
Понятно, что я не имею права лезть со своим уставом в чужой монастырь и доставлять Алене неприятности. Стала я кормить котов ночью у помойки, она мне и денег подкидывала.
И всё же произошло маленькое чудо, которое до сих пор радует мое сердце.
Повадились ходить к дому двое: старушка-мать и полугодовалый котишка необыкновенного окраса — по-научному табби — с затейливым рисунком ярко-рыжего цвета. В Москве такого кота продали бы за бешеные деньги. Кошка была диковата, а справный котишка все время терся у ног и чуть ли не по-человечески намекал, что очень хочет, чтобы взяли его в хорошую семью, он будет такой ласковый, такой умный. Он мне уже и на плечи запрыгивал, и на коленях спал. До слез было жалко котишку — по его ободранной мамаше я представляла его аналогичное будущее. Стала я раздумывать, как бы его в Москву отправить и в хорошие руки отдать. Можно, например, дать снотворную таблетку и в ручной клади перевезти. И пусть Моссад ищет… У меня так знакомые финны провезли котенка через границу. Но это, правда, на поезде…
В общем, шансы на московскую прописку у котишки падали с каждым днем.
К концу моего пребывания у Алены в ее доме устроили прощальный ужин, на который приехала ее дочь с зятем и внуками и двое других одноклассников, эмигрировавших в Израиль лет двадцать назад с семьями. Сидели мы под тенью трехметрового кактуса. У нас была общая дружная юность, разговоры не смолкали. Дети моих эмигрантов слушали нас, раскрыв рот. И даже слегка завидовали, как весело нам удавалось жить в СССР. У них представление об этой жизни было книжно-газетное, негативное. Они еще не поняли, что времена не выбирают, а юность только одна.
Ознакомительная версия.
