Во исполнение высочайшего повеления я послал из города Крестец по эстафете донесение мое к императору, в котором я старался совершенно успокоить его величество на счет духа поселенных войск. Я ехал не так скоро, как бы желал, по причине недостатка в снеге, особливо по шоссе — в некоторых местах был голый песок, а чтобы сие вознаградить, я не выходил почти из повозки, выключая нескольких минут, чтобы напиться чаю. Едущий вперед фельдъегерь приготовлял для меня лошадей и платил прогоны. Остановясь на одной станции, не доезжая Вышнего Волочка, я вижу кибитку, у которой стоял человек в форменной шинели. Я спросил:
— Кто едет?
Он мне отвечал:
— Кавалергардского полка поручик Свистунов за ремонтом[91].
Я приехал в Москву в ночь с четверга на пятницу и остановился у военного генерал-губернатора князя Голицына. Он мне сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал. Князь Голицын послал за старшим обер-прокурором правительствующего сената московских департаментов, князем Гагариным, чтобы повестить господ сенаторов собраться в сенат для выслушания манифеста о восшествии на престол императора Николая I, и к архиепископу Филарету — для приведения к присяге в Успенском соборе в восемь часов утра. Я поехал с князем Голицыным в одной карете в сенат, где мне дан был стул. По прочтении манифеста и всех приложений, отправились в Успенский собор.
На Кремлевской площади стечение народа было неимоверное. Когда все собрались в собор, архиепископ Филарет начал священнослужение тем, что, предшествуемый московским духовенством, вынес на голове из алтаря серебряный ковчег, в котором хранится хартия о наследии на престол, императором Павлом I изданная и вдень коронации его читанная. В сем ковчеге находилось завещание императора Александра I и отречение цесаревича великого князя Константина Павловича от всероссийского престола[92]. Преосвященный Филарет с благоговением поставил ковчег на приготовленный аналой, покрытый золотым глазетом, на амвоне против царских дверей, отворил ковчег, вынул из него пакет с завещанием и, показав всем, что печать цела, произнес прекрасное и трогательное слово; потом пакет распечатал и прочитал завещание и отречение. Прежде нежели приступить к присяге, Филарет, осеняя всех, громогласно сказал:
— Разрешаю и благословляю.
Сие неожиданное изречение архипастыря произвело удивительное действие, особливо когда оно разнеслось между народом. После сего началась присяга, и все кончилось молебном с многолетием. Я хотел было в тот же самый день отправиться в Петербург, но князь Голицын предложил мне остаться до другого дня, дабы принять депутатов от московского дворянства и купечества.
Господин генерал от инфантерии Обольянинов, как губернский предводитель, со всеми уездными предводителями и другими почетными московскими дворянами удостоили меня своим посещением и вручили мне золотую табакерку, осыпанную бриллиантами, на коей стразами написано было: «От московского дворянства» и дата.
Московское купечество, в сопровождении городского головы Куманина, поднесло мне вызолоченный кубок на блюде, весьма древней работы, с тысячью червонцами и с надписью: «Вестнику о всерадостнейшем восшествии на престол императора Николая Павловича от московского купечества».
Господин Обольянинов просил меня от имени всего московского дворянства повергнуть всеподданнейшую их просьбу к стопам императора об оказании монаршего милосердия, елико возможно, князю Оболенскому, которого престарелый отец весьма уважаем в столице. Князь Меншиков, находившийся тогда в отставке, просил меня отвезти от него пакет генерал-адъютанту Васильчикову как председателю комитета военных конских заводов, в которых князь Меншиков был членом.
Я выехал из Москвы 19 декабря 1825 года, в ночь на воскресенье, а в Петербург приехал в час пополудни, во вторник, 22 числа того же месяца. Я менее нежели в семь суток съездил взад и вперед в Москву, пробывши два дня в сей столице.
Государь был очень доволен моим скорым возвращением. Я нашел его величество вместе с царствующею императрицею, которая также была ко мне весьма милостива; они оба осыпали меня вопросами. Им очень приятно было слышать от меня, что московские купцы называют наследника престола — своим кремлевским, ибо его высочество действительно родился в стенах сего знаменитого и древнего жилища наших царей. При донесении моем их величествам о действии, которое произвели над всеми бывшими в Успенском соборе, особливо над народом, произнесенные архиепископом Филаретом слова: «Разрешаю и благословляю», — я приметил, что они оба слушали сие с большим вниманием и были довольны, казалось, догадкою Филарета. Я донес их величествам о полученных мною подарках в Москве; они изъявили высочайшую свою волю их видеть.
Потом я был принят вдовствующею императрицею. Я нашел ее величество чрезвычайно пораженною печалью. Видно было, что скорбь от потери августейшего ее сына Александра Благословенного была еще во всей своей силе. Когда она расспрашивала меня о Москве, беспрестанно на глазах ее появлялись слезы; слабость ее величества была так велика, что, говоря со мною стоя, она придерживалась за стул. Я был тронут тоже ее печалью до глубины сердца, насилу мог воздержаться от слез и доволен был, когда ее величество отпустить меня изволила.
На другой день я привез во дворец и табакерку и кубок, полученные мною в Москве. Государь изволил меня принять в комнатах императрицы Александры Феодоровны. Их величества с любопытством рассматривали сии вещи; я им доложил, что в кубке находилась тысяча червонцев. Государь на сие изволил сказать:
— Эту сумму всегда дарят приезжающим с известием о восшествии на престол.
Отпуская меня, присовокупил:
— Я сей службы твоей никогда не забуду.
А императрица мне пожаловала милостиво поцеловать свою руку.
В день Рождества Христова, 1825-го года, государь пожаловать мне изволил орден Св. Александра Невского при весьма милостивом рескрипте. На другой день после моего возвращения из Москвы посланы были Андреевские ленты: князю Голицыну, московскому военному генерал-губернатору, и графу П. А. Толстому, который командовал тогда в Москве 5-м армейским корпусом; архиепископу Филарету бриллиантовый крест на черный клобук — отличие, какого прежде его никто в сане архиепископа не имел.
Я ездил на встречу тела покойного, незабвенного моего благодетеля императора Александра Павловича до станции Чудово и имел счастие несколько раз стоять при его гробе, когда на ночь тело вносимо было в случающиеся по дороге церкви. Лейб-медик Вилие прислан был осмотреть тело покойного императора; снята была крышка с гроба, и при сем случае я удостоился приложиться к образу, который его величество носил всегда на себе, и поцеловать его руку. В церкви Чесменского дворца тело императора Александра I переложено было в свинцовый гроб; сие переложение делали одни только генерал-адъютанты, бывшие при его величестве, в числе которых и я находился. Во все время, как тело императора стояло в Казанском соборе, один только генерал и флигель-адъютанты покойного государя были дежурными при его гробе.
