Широко декларируемые им повсюду преимущества «рыночных» отношений были осмыслены самим Собчаком на уровне знаний континентальной части Сибири островными аборигенами Полинезии времен Миклухо-Маклая. Но люди ему почему-то верили, и он, ничуть не боясь разоблачения своих знаний, а точнее незнаний, продолжал всех, кого попало, призывать к воспитанию у населения «предприимчивости муравьев», колонии которых живут, по его мнению, только ради того, чтобы рыть галереи и строить магазины, куда перетаскивать провизию заодно с разными подвернувшимися по пути материалами и миллиардами собственных яиц для обеспечения муравьиного воспроизводства, столь необходимого в «здоровой» конкурентной, но ожесточенной борьбе со своими соседями по растаскиванию окружающей среды. В подобном идеологическом угаре Собчаку виделся высший смысл обитания своих избирателей на поверхности земли на данном историческом этапе. Ему было невдомек, что со времен жития Ивана Калиты Россия собиралась и сохранялась. Благодаря только этому, а вовсе не «переходу к рынку», сейчас было чего растаскивать. Но одно всем собчакам трудно уяснить, либо они просто не желают этого: если на собирание великой страны были ухлопаны века, то растащить ее можно за несколько лет.
Иногда в полемическом задоре приходится слышать многократно повторенное на разные лады сравнение сегодняшних «демократов» с фашистами. Отдавая дань софистической запальчивости полемистов, все же нужно признать, что подобное сравнение, как говорили в Одессе, «верно до наоборот». Только сослепу можно не увидеть различие: фашисты грабили и уничтожали другие народы, а свою страну укрупняли и обогащали; «демократы» же разоряют свою страну и уничтожают свой народ — это, между прочим, «две большие разницы», независимо от цвета униформ и национальностей авторов доктрин. Поэтому если кто-то будет продолжать обзывать отечественных «демократов» «фашистами», то вполне уместно присовокуплять слово «импортные».
* * *
«Патрон» понемногу уже начинал носиться с невероятной быстротой по заграничному свету, иногда коротая минутки в обществе довольно сносных, сопливого возраста барышень, порой переодетых матросиками либо тирольскими пастушками в белых панталончиках, напоминавших Собчаку красноармейские «кальсики». И если же раньше хотение выливалось на всех, кто подворачивался под руку, то теперь наступало время вожделенного выбора и употребления только экологически чистых женщин. Такое времяпрепровождение «патрон» находил более приятным, нежели бесконечные препирательства с ленинградскими депутатами, чьи наскоки он, возвратясь, запросто отражал десятиминутными интервью Бэлле Курковой с рассказами о жгучей, леденящей душу обывателя необходимости быстрейшей выработки «свежей концепции отношений между всякими странами», где наш «турист» изловчился на сей раз погостить.
Собственницу «Пятого колеса», млеющую от возможности принародно прильнуть к нему, хотя бы с микрофоном в подрагивающей руке, Собчак обычно нагло-снисходительным тоном принимался уверять, что, мол, этот очередной визит куда-то был, оказывается, нужен вовсе не ему, а уже начинающему бедствовать населению Ленинграда, жизнь которого, только благодаря теперешнему его вояжу, должна будет враз резко улучшиться. Куркова Бэлла, как обычно, умиленно глядя на «патрона», с проникновенно-притворным чувственным выдохом, тут же соглашалась и от имени всех «без исключения» телезрителей твердым, но заискивающим голосом благодарила Собчака за мужественно переносимые им тяготы своей «славной деятельности» и хлопоты, вызываемые частыми заграничными разъездами «на благо жителей нашего города». В общем, дуэт был спетый и смотрелся неплохо. Однако, после таких выступлений я предельно вежливо, с учетом своего ничтожества и памятуя о неутолимой жажде Собчака чаще красоваться по телевидению, пытался все же вразумить «патрона» не нести подобную околесицу людям, ибо не исключена вероятность когда-нибудь всеобщего изумления по поводу случайного открытия истинных мотивов его шатаний в чужие нам страны и абсолютной никчемности для горожан других, сугубо личных затей. Но он всегда небрежно отмахивался, давая мне понять, что незачем метать бисер перед публикой, которая удовлетворяется любым вздором.
А после того, как мы проговорили на эту тему битый час, сидя в машине около дома поблизости станции метро «Академическая», где жила его старшая дочь, я окончательно убедился в непреклонности собчаковского мнения о всеобщей глупости глубоко презираемого им нашего народа. Аргументируя свое презрение к людям, Собчак с брезгливостью кошки, с голодухи поедающей на грядке свежий огурец, удобно раскинувшись в глубине моего автомобиля, в клубах окутывающей его всенародной славы еще только учился выгодно растворять собственную гордость в оригинальной финансовой улыбке. Он пока еще набивал руку, неистово днями напролет встречаясь со всеми подряд: молодыми, не известно зачем попавшими в наш город немцами, американцами и прочими марокканцами; финансистами и евреями; чернокожими бизнесменами и лирическими поэтами вперемешку с бродячими футбольными репортерами и ветеранами кордебалета с подагрой; дипломатами всех мастей, включая официальных представителей еще не известных никому в мире, но уже «суверенных» стран; театральными антрепренерами и православными, католическими, буддистскими, англиканскими, а также другими священниками; секс-фотографами и О. Басилашвили; настройщиками музыкальных инструментов и активистами клуба нудистов, по выражению лиц которых можно было смело определить, что они с огромным трудом уломали самих себя не являться на прием к Собчаку в чем мать родила, ибо наряд одной из них сильно восхитил «патрона»: прикид был просто еле заметен — вот и все, что можно о ее одежде сказать.
Собчак дал однозначное указание дежурному в приемной не допускать до себя лишь тех «ходоков», которые пробивались к нему с конкретными, нужными городу делами и мучительными житейскими проблемами, поэтому при составлении очередного плана-расписания дневного рабочего приема председателя Ленсовета встречи с такими людьми не планировались, ибо контакты с ними, если они случались, безусловно требовали от главы города принятия определенных, а не расплывчатых решений, направленных на улучшение ситуации по обсуждаемой теме. Это, по всей видимости, не вписывалось в психологический ряд сочетания занимаемой Собчаком должности с возбужденным удовольствием и радостным удовлетворением от ее обладания. Вот почему подобных встреч он просто избегал. Со всеми остальными прихожанами «патрон» пытался быть ласков, любезен, обаятелен, в меру фатоват, вкрадчив, страстен, велик и скользок, что безмерно восхищало разных дам, в которых он любил только самого себя.
