В чукотских горах удобно ходить. Склоны не круты, щебенка лежит плотно. Я благословил судьбу, что захватил с собой ботинки. Здесь можно было спокойно ходить в них даже в дальние маршруты, не боясь промокнуть. Я впервые встретил на Чукотке район, где можно ходить в ботинках.
За два дня я изучил весь доступный с базы район кряжа Обручева. С высоты его просматривалась вся панорама озера. Оно казалось почти идеально круглым.
Из географов первым посетил и описал его Сергей Владимирович Обручев в 1934 году. С точки зрения эмоциональной он назвал его «странным и жутким местом». Как географ и геолог, Сергей Владимирович Обручев высказал предположение, что озеро — кратер древнего разрушенного вулкана. Овальные очертания озера, значительная его глубина и то, что озеро находится в центре гигантского пояса вулканических пород, — все говорит за это. Тогда конусовидные сопки по бортам его — это жалкие останки стенок вулкана. Я попробовал себе представить, как выглядел тот древний гигантский вулкан, и, ей богу, мне тоже стало «страшно и жутко».
В пятидесятых годах здесь работал геолог Василий Феофанович Белый — один из авторитетнейших в настоящее время специалистов по вулканическому поясу Северо-Востока. В. Ф. Белый придерживался точки зрения провального происхождения озера Зльгыгытгын. Он проследил систему разломов, в результате действия которых сегмент земной коры мог действительно опуститься. Но не будем вдаваться в сущность геологических споров.
Я изучал в бинокль заваленные диким камнем начала ручьев, запрятанные за кряжами горные долины, часами сидел на вершинах сопок. Медведь на Чукотке ведет бродячий образ жизни. Он ходит по ведомым только ему маршрутам, и маршруты его проходят как по долинам, берегам озер, так и по водоразделам.
Однако в типичной чукотской тундре медведь встречается реже. Он любит горы. Но из гор он выбирает не дикие обиталища снежных баранов, а невысокие кряжи, где на сухих песчаных буграх роет норы евражка, где растут разные луковки и корешки. Груды вывороченной земли на месте евражьих нор — характернейший след медвежьего маршрута.
Не помню, на какой день я познакомился с Длинноногим. Я, как всегда, шел от базы по долине ручья, который выводит на перевал, и остановился возле обрыва, чтобы просмотреть несколько долинок, которые хорошо просматривались именно в этой точке. И сразу же увидел в бинокль оленей. Небольшое стадо, голов на десяток, паслось у склона горы. Олени вытянулись цепочкой против ветра. Утреннее солнце розовело на темных камнях горы, ветер посвистывал в кустиках метлицы, я лежал на острой щебенке и не мог оторваться от оленей. Они вели себя по домашнему: щипали неторопливо ягель, бездумно озирались кругом, изредка подходили друг к другу и о чем-то совещались. Они вели себя, как коровы на привычном лугу, и походили издали на коров, ибо олень становится по оленьи красивым только тогда, когда бежит, или; вытянувшись в струну, ловит неведомую опасность. В стаде был один олененок, — видно, всеобщий любимец, ибо он бесчинствовал и издевался над взрослыми как мог, и никто ему не мешал. По моему, он провоцировал взрослых на игру в пятнашки. Я долго смотрел на эту сельскохозяйственную идиллию. Летом на Чукотке олени встречаются повсеместно, это так называемые «отколы», отбившиеся от стада группы, которых не смогли разыскать пастухи. Они отбиваются в непогоду, при волчьем нападении или при другой панике, к которой так склонен домашний олень.
Я лежал и наблюдал за повадками олененка, как вдруг что-то изменилось. Олени перестали щипать ягель. Солнце выпрыгнуло из-за облака, и вся гора засветилась изнутри, как будто в недрах ее запалили бенгальский огонь. Утих ветер. Дурачок олененок, который взбрыкивал по кочкам, описывая известную ему замысловатую кривую, вдруг неожиданно замер. Я лихорадочно подкрутил окуляр бинокля. Олени все как один смотрели вверх, на склон горы. А там, из-за гребня, медленно выплывали рога. Они вырисовывались на бледном небе и все вырастали, ползли, ширились в бесчисленных ответвлениях, отростках.
В безмолвном напряжении ползли и вырастали невероятные эти рога…
Олень поднимался вверх по скрытому от меня склону и где-то через нескончаемую эпоху поднялся весь. Он стоял на гребне, как памятник самому себе, громадный, величественный. Он покрасовался именно столько, чтобы щелкнул невидимый фотоаппарат вселенной, и пошел вниз, легко и свободно. И сразу же щёлкнул другой кадр — стадо начало энергично и деловито пастись, олененок забегал, гора еще немного посветилась изнутри и потухла, начал посвистывать ветер. Олень выделялся среди собратьев, как воспитатель детского сада среди детишек. У него была необычайно темная, почти коричневого бархата окраска и необычно длинные ноги. Пропорция ног у него была, как у лося, может быть самого длинноногого среди наших зверей.
Я решил подойти к ним поближе. Я не думал, что рискую их вспугнуть, — домашний олень плохо видит, и, главное; дать ему почувствовать запах человека, к которому он привык в стаде. Гораздо опаснее подходить против ветра, еще хуже подползать. Подслеповатый домашний олень запросто принимает тогда человека за волка и мгновенно впадает в панику. Я зашел под ветер еще километров с двух, когда они не могли меня видеть, ветер дунул, и в следующий момент я увидел взорвавшееся стадо. Они неслись от моего человеческого запаха так, как может убегать один лишь дикий олень. Пробежав с километр, олени резко, как по команде, свернули и, не сбавляя хода, помчались в горы. Длинноногий бежал как бы на отшибе, отдельно. Он бежал вверх по крутому склону, как бездушный, созданный для бега механизм, лишенный слабостей, присущих живым: одышки, сердцебиения, усталости.
И я понял, что наконец-то впервые увидел на Чукотке настоящих диких оленей, о которых мне столько говорили чукчи и существование которых так старательно отрицает вся литература.
Позднее я встречал оленей каждый день. Здесь были «отколы» домашних стад, настоящие дикие олени, смешанные группы, где тон задавали осторожные «дикари». Я подходил к ним иногда на сотню метров, но никогда мне не удавалось подойти к Длинноногому ближе. Часто он исчезал в неведомых мне долинах, но каждый раз возвращался к озеру. Воистину, окрестности озера в этом году были как бы сборным пунктом для всех оленей Чукотского полуострова, не знающих хозяина. Однажды мимо наших палаток в панике промчалось стадо голов на двести. По видимому, их вспугнули тундровые волки — одни из самых таинственных и осторожных зверей. Волков нам увидеть не удалось, что, впрочем, и следовало ожидать: можно годами жить в тундре, постоянно натыкаться на волчьи следы и ни разу не увидеть светло серого, почти белого, тундрового волка, этого гиганта среди прочих волков Европы и Азии. Времени, которое я провел на кряже Обручева, вполне хватало, чтобы понять главную ошибку моего плана, которая и осталась бы ошибкой при самых благоприятных прочих условиях. Мне нельзя было вести поиски одному. Если бы нас было хоть четверо? Каждый мог бы взять себе район в наблюдение и осматривал бы его, как осматривают охотники линию капканов, — по кольцевым маршрутам, трехдневным, недельным или иной длительности. Медведь на Чукотке — кочующий медведь, надо думать, это справедливо и для кадьяка, которого я искал.
