Больше всего на свете Энди боялся банкротства. И еще что заболеет раком: едва у него начиналась головная боль или появлялись веснушки, как он тут же считал, что это опухоль мозга или рак кожи. Как ни странно, сегодня, уже задним числом, понятно, что когда он по-настоящему беспокоился о своем состоянии здоровья, он почти ничего не говорил об этом: например, когда в июне 1977 года у него появилась опухоль на шее (правда, врачи в конце концов признали ее доброкачественной) или же когда возникли проблемы с желчным пузырем в феврале 1987 года (что и стало причиной его смерти).
Чтобы Дневник можно было опубликовать в одном большом томе, я сократила изначальные двадцать тысяч страниц до нынешнего объема, оставив то, что, на мой взгляд, наиболее интересно и наилучшим образом говорит о личности Энди. Пришлось, конечно же, оставить «за кадром» записи за некоторые дни, а порой и недели, но чаще всего части одного дня. Если Энди в какой-то вечер побывал на пяти мероприятиях, я порой оставляла в тексте упоминание лишь об одном из них. Такой же принцип я применила к упоминанию имен: да, мне пришлось изъять из текста очень много имен, чтобы дневник был связным повествованием, а не колонкой светской хроники с перечислением имен и фамилий, мало значащих для читателя. Если Энди упоминал, например, десять человек, я могла оставить имена лишь трех из них – тех, с кем он разговаривал на каком-то мероприятии, или же тех, о ком он рассказал более детально. Это никак не помечено в тексте, чтобы не отвлекать внимания читателей и не замедлять процесс чтения.
В этом Дневнике также нет указателя имен и фамилий. Упрощенное объяснение всего того, что связывало Энди с этими людьми, не дало бы никакого представления о самом существенном для него, о том, какой своеобычный, неструктурированный мир он создал вокруг себя. Сам Энди стремился не включать людей ни в какие категории: он считал, что любой человек должен иметь возможность пересечь любую границу и выйти за рамки определенной категории. Тех, кто снимался в его андеграундных фильмах шестидесятых годов, называли «суперзвездами», но что это на самом деле означало? Быть такой «суперзвездой» мог кто угодно: и одна из самых красивых манекенщиц Нью-Йорка, и парень-посыльный, который, принеся для нее пачку сигарет, вдруг очутился перед объективом включенной кинокамеры.
Для Энди компромиссом была уже сама необходимость представить что-либо в достаточно понятном виде. Он сердился, когда я порой просила его повторить что-то или иначе сформулировать только что сказанное, чтобы я могла это понять. Его первый «роман», опубликованный в 1968 году под названием «А», на самом деле был литературным экспериментом: записанные на магнитофон разговоры его суперзвезд и друзей, тех, кто существовал в пропитанной амфетаминами, пан-сексуальной субкультуре тогдашнего Нью-Йорка, Энди поручил «расшифровать» непрофессиональным машинисткам, и те, пытаясь угадать сказанные слова и фразы, порой не понимая их, наводнили текст огромным количеством технических и смысловых ошибок. Энди, однако, распорядился, чтобы все они – любая опечатка, любой ляп – были опубликованы «как есть»…
Еще я постаралась свести к минимуму свои редакторские разъяснения (они приведены в тексте курсивом и в квадратных скобках): ведь только так звучание собственного голоса Энди, с его порой необычными речениями, было возможно сохранить безо всяких примесей. По-моему, если бы я предложила вниманию читателя всяческие разъяснения от редактора (которые действительно облегчили бы процесс восприятия этого текста), то преимущества, полученные от такого вмешательства, были бы незначительными, зато личная интонация речи Энди оказалась бы искаженной: читателю пришлось бы, без особой на то необходимости, постоянно отрываться от его текста. Разумеется, истинную природу взаимоотношений Энди с целым рядом персонажей его дневника можно уяснить себе лишь в результате известных усилий – но читателю, по-моему, стоит самому немного потрудиться, если он хочет понять, что к чему. В этом ведь отчасти и заключается сущность знакомства с чьим-то дневником: мы наблюдаем за естественным процессом течения жизни человека, пусть при этом порой и недопонимаем происходящее. Тем, кто желает свести это к минимуму, нужно просто читать записи в Дневнике последовательно, от начала к концу.
Наконец, редактируя Дневник перед публикацией, я полностью удалила свои разговоры с Энди, то есть его прямые обращения ко мне или высказывания, которые имеют смысл лишь для меня одной. В относительно небольшом числе случаев, когда я все же оставила в тексте его обращение лично ко мне, я взяла на себя смелость несколько изменить текст, используя третье лицо и собственные инициалы – «П. Х.». Моя цель состояла в том, чтобы любой человек смог прочитать этот Дневник, пребывая в столь же непринужденном, сокровенном состоянии, как это бывало каждое утро, когда Энди звонил мне, чтобы поделиться произошедшим накануне: только в этом случае читатель тоже станет тем самым собеседником на другом конце провода, к кому Энди Уорхол всегда обращается на «ты».
ПЭТ ХЭКЕТТНью-Йорк,январь 1989 года
Среда, 24 ноября 1976 года – Ванкувер – Нью-Йорк
Проснулся в семь утра в Ванкувере, потом мы взяли такси до аэропорта (15 долларов, 5 долларов на чай, журналы – 5 долларов). Та к завершилась наша поездка в Сиэтл на открытие моей выставки в городском музее изобразительных искусств, после которой мы отправились в Лос-Анджелес, на свадьбу Марисы Беренсон и Джима Рэндала[9], а уже после нее прилетели в Ванкувер на открытие другой моей выставки – в галерее «Эйс». В Ванкувере, правда, никто не покупает произведения искусства – живопись там никого не интересует. Кэтрин Гиннесс [см. «Введение»] до последнего дня поездки вообще не «возникала», но под конец вдруг принялась доводить меня, задавая один и тот же вопрос (как это вообще любят делать англичане): «А все же что такое поп-арт?» Точь-в-точь как в тот раз, когда мы с ней брали для нашего журнала интервью у этого парня-блюзовика, Альберта Кинга, и она без конца его спрашивала: «А все-таки что такое соул-фуд[10]?» Вот и теперь: в самолете она битых два часа терзала меня этим своим вопросом (такси из аэропорта «Ла-Гуардия» 13 долларов, на чай 7 долларов: это Кэтрин выказала широту души, дав таксисту двадцатидолларовую бумажку, без сдачи). По дороге завезли Фреда[11] к нему домой. Потом я приехал к себе домой. Довольно рано сел с Джедом [см. «Введение»] за ужин в честь Дня благодарения. Наша машина, оказывается, уже прошла техобслуживание, по его инициативе: ведь завтра поедем в Чэдс-Форд, к Филлис и Джейми Уайетам[12].
Четверг, 25 ноября 1976 года – Нью-Йорк – Чэдс-Форд, штат Пенсильвания
Фред позвонил в восемь утра – узнать, во сколько мы собираемся выезжать. А после него звонила Барбара Аллен[13]. Она сказала, что если мы отправимся после полудня, она поедет с нами (19,98 доллара за фотопленку). Взял такси до дома 860, чтобы кое-что прихватить с собой оттуда. [По этому адресу – Бродвей, дом номер 860, около 17-й улицы, на северо-восточном углу Юнион-сквер – Энди снимал весь третий этаж для своего офиса и для офиса журнала Interview]. Выехали около часа дня (такси 3,60 доллара, бензин 19,97 доллара, плата за проезд по шоссе 3,40 доллара). День был чудесный. Джед даже ухитрился довезти нас прямо до ворот Уайетов – хотя совершенно непонятно, как ему это удалось: он лишь однажды позвонил им из телефона-автомата, чтобы уточнить, как лучше всего до них доехать (телефон 0,10 доллара), но это уже на развилке, совсем недалеко от их дома, в самом конце поездки. Приехали в четыре. Движение на шоссе было нормальное. А вот Барбара Уолтерс[14] к ним так и не добралась. Там был Эндрю Уайет, отец Джейми. Еще – Фролик Уэймут[15], один из соседей, от которого только что ушла жена: она, племянница Эндрю, после долгих лет замужества бросила мужа (хотя он из Дюпонов) ради какого-то торговца антиквариатом или чем-то в таком роде; в общем, Фролик абсолютно раздавлен случившимся, вот его и пригласили на ужин. Еще были две сестры Эндрю, одна из них совершенно чокнутая, у нее такой вид, словно она только и делает, что пьет да пишет картины.
Мы просидели за столом много часов, все было идеально, просто здóрово. Много выпили. Я, правда, все еще чувствовал себя совершенно измотанным после всех этих перелетов в начале недели. Джед отправился спать около двух ночи, остальные засиделись почти до четырех.
Еще там разворачивалась некая романтическая интрижка. Робин Уэст – тоже сосед Уайетов, сотрудник Пентагона, но он вот-вот должен потерять свой пост, потому что президентом теперь будет Картер, – в общем, он тоже был у них на ужине, и Кэтрин из-за него принялась молоть чушь, да еще она завела разговор про бар садомазохистов в Нью-Йорке под названием «Наковальня» (Anvil)[16], и ему это явно понравилось, вот он и проявил к ней интерес. Он как раз ищет сейчас богатую невесту, и он даже спросил меня, где же, о, где, не по ту ли сторону радуги найдется для него тот самый лакомый горшочек с маслом, а я ему на это – мол, кто знает, может, в горшочке-то вовсе даже и не масло окажется, а пиво «Гиннесс», да только достанется оно ему, если он сумеет правильно выложить все свои козыри. И он пообещал вскоре покатать нас на авианосце, пока его место еще не отдали кому-то из демократов.
