Среди этих мужчин в черном бестолково бегали журналисты с телекамерами на плечах. Но ни о чем нельзя было спросить. Говорили только Кабанов и Ройзман, но и те выглядели какими-то растерянными. Болтливыми какими-то на фоне уралмашевских бойцов. И толкового сказали только, что в городе начинает работать пейджер, абонент «Без наркотиков», и на этот пейджер каждый горожанин может послать сообщение, если ему известно, где находится наркоторговая точка или притон. И… Можно было представить, как поведут себя эти мужчины в черном, если сообщить им, где находится наркоторговая точка или притон.
Часок постояли и разъехались. Но не по своим делам, а на охоту. После демонстрации в цыганском поселке еще несколько дней, недель, может месяц, триста уралмашевских машин рыскали по городу и охотились на наркоторговцев. Может быть, машин было всего десять, но страху они навели, и слух шел, что триста. Закладывал ли мелкий пушер героиновую фитюльку под урну где-нибудь в сквере, чтобы невозможно было в милицейском протоколе зафиксировать факт продажи, но без всякого протокола останавливалась рядом черная машина с тонированными стеклами, выходили из машины двое бойцов и били наркоторговца смертным боем. Вырывал ли наркоман у женщины сумочку на улице, бежал ли в подворотню – этот черный патруль догонял и бил в подворотне так, что не всякий встал. А наркоторговцам покрупнее, прятавшимся за решетками особняков, за высокими заборами, перелетали через забор ручные гранаты и разрывались во дворе. Никого не ранили, но шуму было много, и тучные цыганские женщины долго потом лежали на полу среди осколков стекла и боялись встать.
И если поначалу охотились вслепую, наудачу, то потом стали же ведь приходить и сообщения на пейджер. Уралмашевские не разбирались. Просто ехали по указанному адресу, взламывали дверь, клали всех подряд на пол, били и не заботились ни о составлении протоколов, ни об изъятии наркотиков, ни о следственных действиях – просто били. А если и впрямь находили большую партию героина, то звонили Дюше и спрашивали, что с героином делать. Дюша велел смывать в унитаз.
Иногда сообщения с пейджера «Без наркотиков» через вторые и третьи руки доходили до Александра Хабарова. Например, что в клубе «Юла» торгуют наркотиками. Хабаров задумывался на минуту и спрашивал помощников:
– «Юла» чья? Наша? Кто «Юлу» держит? Новожилов? Жила? – набирал телефонный номер и коротко командовал: – Жила, закрывай «Юлу».
А еще говорят, что лидер уралмашевской группировки Хабаров и лидер «синих» (то бишь классических татуированных воров) Трофа проехали по северам, по всем зонам и внятно утвердили правило: наркотики на зоны не передавать, барыгам на зонах не помогать и денег у барыг не брать ни на людское, ни на воровское. И не стало чем дышать барыгам. Нечего было противопоставить. Смешной игрушкой казался пижонский маузер наркоторговца Колчапы, с которым тот разгуливал по цыганскому поселку. Глупым пугачом выглядел карабин «Сайга» в руках Чухмани, молодого наркомана, сына известной наркоторговки мамы Розы. Только менты теперь могли наркоторговцев защитить. Даром ли столько лет получали с наркоторгового бизнеса. Тем опаснее становилось Фонду ассоциироваться с уралмашевскими. То, что в первые дни было спасением, теперь становилось опасностью. Да и пошли уже такие разговоры: дескать, под вывеской фонда «Город без наркотиков» ОПС Уралмаш переделяет и забирает под себя уральский наркорынок. Ройзман говорит, что слухи эти шли в первую очередь от ментов.
Менты, надо понимать, тоже не зеленые мальчишки были, не Чухманя с «Сайгой». Офицеры РУБОПа, например, кроме табельного оружия, носили с собой в борсетке пару гранат-лимонок. Не потому что собирались вести окопные оборонительные бои, для которых эти гранаты предназначены, а чтобы во время серьезного разговора, вытащить гранату из борсетки, выдернуть чеку и держать зажатой в кулаке. Собеседника с гранатой ни убить нельзя, ни даже ударить – граната вывалится и разнесет всех. Примечательно, что по две лимонки принято было носить, – видимо, всерьез полагали, что имеют две жизни.
Если бы на этой нарковойне дошло до прямого столкновения уралмашевских с ментами, слово «война» потеряло бы всякую метафоричность. Перебили бы друг друга. Опасаясь такой войны, могли бы уралмашевских не тронуть, но ограничиться лидерами Фонда. Это все понимали, и Хабаров своих парней из прямой охоты за наркоторговцами постепенно выводил. Да и других дел было много, кроме как барыг по подворотням гонять. А Варов, Кабанов и Ройзман, объявившие эту войну, постепенно оставались одни вести ее. То есть все помогали, конечно. Андрей Санников снимал новые антинаркотические передачи, Телевизионное агентство Урала гнало репортаж за репортажем, Александр Любимов пригласил в Москву в программу «Взгляд». На всякий случай Ройзман приучился не подходить дома к окнам, если не задернуты шторы, выложил свою машину изнутри бронежилетами и стал ездить с казачьей шашкой, пока не понял, как это смешно – с шашкой. Ни телесюжеты, ни бронежилеты, ни шашка не помогают ведь ни от гранатных осколков, ни от автоматной очереди. Следовало любой ценой заставить ментов участвовать в этой войне на стороне Фонда. Хотя бы иногда. Хотя бы не воевать против. Не много от кого можно было ожидать поддержки, чтобы привлечь ментов на свою сторону. От подполковника ФСБ Рахманова, которому Ройзман устроит экскурсию по цыганскому поселку. От прокурора Золотова, который вскоре сорвет погоны со своего заместителя, заподозренного в помощи наркоторговцам. Ну, и в самих отделах милиции находились же честные офицеры.
Впервые действенно власть поддержала «Город без наркотиков» в апреле 2000-го (полгода прошло) – совместно задержали наркоторговца в клубе «Люк». Еще через полгода совместные рейды с Фондом стал устраивать первый милицейский ОБНОН – Кировский. А там и из других районов города подключились отделы по борьбе с наркотиками – признали. Только начальник Чкаловского РУВД Шреер и начальник Чкаловского же ОБНОН Салимов продолжали настаивать, что Фонд «Город без наркотиков» – это подразделение ОПС Уралмаш и что война с наркоторговлей – это передел рынка.
Глава третья
Рецепт дерзости
Пока вы думаете, был ли Евгений Ройзман связан с преступным миром, смотрите, вот он пятнадцатью годами прежде – юный, дерзкий и девятнадцатилетний. По ту сторону зарешеченных окон – 1981 год, здесь, внутри – никакого. Идет руки за спину. Шаги гулкие, лампы над головой яркие, ключи у конвоира позвякивают, замки в дверях лязгают. Первую дверь прошли, вторую, шлюз. В шлюзе нужно назвать себя, и Ройзман называет чужую фамилию, как и из камеры вышел, когда выкликнули другого. Подменился с сокамерником. Сокамерник рассказывал, что его возят к тихому следователю. Что кабинет у того следователя – на втором этаже. И что на окнах нету решетки. А за окном – лес.
И вот у Ройзмана в голове возник дерзкий план побега. Под чужим именем поехать на допрос к чужому следователю. Войти в кабинет, оглушить или запугать, выбить стекло, спрыгнуть со второго этажа и давай бог ноги. Из пистолета по бегущему авось не попадут. По лесу без собак точно не догонят. Даром что ли он может пробежать марафон Конжак по горам без дороги, а менты не могут? И сокамерник говорил, что собак там нету. Вот и подменился, расплатившись чаем что ли. Или конфетами «помадка». Все равно пропадут, если побег удастся.
Названо чужое имя, двери шлюза открываются, а за дверьми – не воля еще, но уже ветер и солнце. Два десятка шагов нужно пройти до воронка. А там конвоир фотографию сличать не будет, довезет до следователя, введет в кабинет. И главное – внезапность. Правило такое есть в уличных боях – бить первым и сразу. Но:
– Стой, – кричат в спину, хорошо, что не стреляют. – Стой!
Узнал кто-то. Или сокамерник, сука, сожрал «помадку» и стукнул, чтобы не пришили и ему соучастие в подготовке побега.
И вот уж ведут назад. И если раньше снисходительно разбирались, даже намекали на возможность условного срока, то теперь накрутят по полной – кража, мошенничество и незаконное ношение оружия – три года.
Зачем бежал? Сам себе срок наматывал. Понимали же следователи, что дело молодое. Мошенничество можно было считать мошенничеством, а можно было сказать, что просто не отдавал долги. Незаконное ношение оружия? Ну да, носил нож. Но у какого же четкого парня на Урале нету за пазухой ножа? Кража? Да, была кража. Но украл шмотки, которые у его девушки хранил какой-то фарцовщик. А это кража, конечно, но из разряда «вор у вора шапку». Следователи же понимали еще, что если баба замешана… Может, из лихости украл, может, девчонку выгораживал, взял на себя. Так следователи думали до побега (если не считать того следователя, что сам претендовал на внимание замешанной в деле женщины). Но когда побег, значит как бы сам преступник признается во всем содеянном. Да небось знает за собой еще что-нибудь настолько серьезное, что стоит бежать. За побег накручивают по полной. А сам побег не инкриминируют только потому, что неохота подставляться – чуть не прошляпили же.
