В начале 1730 года можно было полностью реализовать содержание 8-го пункта Тестамента Екатерины I, который гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II. — Е. А.) без наследников преставитьца, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами (потомками. — Е. А.), по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты…» Иначе говоря, согласно букве Тестамента, после смерти Петра II и Анны Петровны на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, принц Голштинский. Верховный тайный совет еще в 1727 году признал правомочным Тестамент Екатерины и провозгласил императором, согласно его букве, Петра II. Однако ночью 19 января 1730 года о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах дочери первого императора цесаревны Елизаветы. Верховники обращались с законом по русской пословице, как с дышлом. Когда в 1742 году о причинах игнорирования этого документа спросили арестованного фельдмаршала Б. X. Миниха, тот простодушно отвечал, что в такой ситуации «надобно поступать по указу настоящего государя, а не прежних монархов». И хотя в тот момент никакого государя уже не было, принцип конъюнктуры перевесил принцип законного следования любым «бумажным» законам. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, одобрили воцарение Екатерины I, точнее — «склонились под воздействием даров в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова». Иначе говоря, ни Голицын, ни поддержавшие его верховники считаться с Тестаментом лифляндской портомои не собирались, хотя в 1727 году все они целовали крест в верности последней воле умирающей императрицы.
Более того, предложение Голицына было воспринято как весьма умный, удачный компромисс, который позволял без кровопролития сохранить равновесие политических сил в борьбе за наибольшее влияние при дворе. Были удовлетворены и обиженные Долгорукие, и все, кто ни в коем случае не желал прихода потомков Петра Великого и — не допусти, Господи! — продолжения его реформ. Именно поэтому фельдмаршал В. В. Долгорукий — наиболее авторитетный среди своего клана — воскликнул: «Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!» Другие участники совещания подхватили «Виват!» фельдмаршала. То-то, наверное, потом старый воин корил себя за эту неуместную горячность — его по ложному обвинению «в оскорблении чести Ея императорского величества» Анны Иоанновны в 1732 году засадили в крепостную тюрьму Иван-города и продержали там восемь лет, а потом отправили на Соловки!..
А далее, по словам весьма осведомленного датского посланника Вестфалена, произошел забавный эпизод, который как нельзя лучше характеризует отсутствовавшего на заседании Верховного тайного совета Андрея Ивановича Остермана. Услышав крики радости в зале, он бросился к двери, стал стучать, ему открыли, и «он присоединил свой «виват» к «виватам» остальных». Как видим, искусство политика состоит не только в твердом отстаивании своих взглядов, но и в умении вовремя присоединить свой «виват» к победным кликам победителей. Впрочем, как показали последовавшие через минуту события, испытания для Андрея Ивановича еще не кончились. Когда он уселся среди коллег, Голицын продолжил речь, и я думаю, что Андрей Иванович пожалел о том, что поспешил со своим «виватом».
Набросить намордник на спящего тигра
Дело в том, что председательствующий князь Голицын еще не кончил говорить. Дождавшись тишины, он сказал то, что привело в полнейшее изумление всех присутствующих. Голицын предложил при возведении Анны Иоанновны «себе полегчить» или «воли себе прибавить» посредством ограничения власти новой императрицы. Из последующих событий видно, что князь Дмитрий давно шел к этой мысли. Как человек опытный, умный, образованный, книгочей, он имел возможность изучать недостатки и достоинства различных политических режимов, существовавших когда-либо в истории. Он стал убежденным противником самовластия, которое в царствование Петра расцвело пышным цветом и привело к господству беспородных фаворитов вроде Меншикова, так и не включенного, несмотря на все его звания, титулы и награды, в боярские книги — список высшего чиновного дворянства XVII — начала XVIII века. Зато, по мнению Голицына, были унижены некогда равные и даже более знатные, чем Романовы, дворянские и княжеские роды. И вот, неожиданно, со смертью Петра II появилась уникальная возможность «набросить намордник на спящего тигра» — самодержавие. При этом основная власть перешла бы к Верховному тайному совету, большинство в котором было за знатными или, как тогда говорили, «фамильными». В глазах Голицына и его сподвижников Анна была заведомо слабым, несамостоятельным правителем, и она могла сыграть в русской истории ту же роль, которую сыграла Ульрика-Элеонора — младшая сестра и наследница погибшего в ноябре 1718 года шведского короля Карла XII. В 1719 году она смогла занять трон лишь ценой отказа от абсолютной власти, которой обладал ее великий брат-полководец. Согласно шведской конституции 1720 года, которая была дополнена Актом о риксдаге 1723 года, вся власть перешла к высшему совету — риксроду, состоящему из аристократов. Инициатором этой революции 1720 года был знатный вельможа Арвид Горн, который возглавлял этот самый риксрод и фактически самостоятельно правил королевством до 1738 года. Не исключено, что князь Голицын, знавший новейшую историю Швеции, был не меньшим честолюбцем, чем шведский аристократ, и брал с него пример. Уж очень похоже было все им продумано: избрание слабого правителя, ограничение его прав письменными обязательствами, сосредоточение всей власти в Верховном тайном совете, в котором все свои, «фамильные», а он, Голицын, самый хитрый и умный! Впрочем, понимая все преимущества предложения Голицына, опытный и осторожный дипломат Василий Лукич Долгорукий засомневался: «Хоть и зачнем, да не удержим?» — «Право, удержим!» — отвечал Голицын и тут же предложил оформить это «удержание» пунктами-кондициями, которые новая императрица была обязана подписать в случае ее согласия занять трон отца и деда.
Дальше предоставим слово секретарю Верховного тайного совета Василию Степанову, который позже давал письменные объяснения о том, что происходило тогда в зале заседания.
Степанов был приглашен в комнату, где совещались верховники: «Посадя меня за маленький стол, приказывать стали писать пункты, или кондиции, и тот и другой сказывали так, что я не знал, что и писать, а более приказывали: иногда князь Дмитрий Михайлович, иногда князь Василий Лукич». По-видимому, опытный секретарь Степанов был ошарашен этим натиском, лихорадочным порывом этой кучки властолюбивых стариков, которые, теснясь и толкаясь вокруг него, стали наперебой диктовать условия своего прихода к власти. Видя растерянность Степанова, канцлер Гавриил Головкин стал просить Остермана — большого специалиста по составлению государственных бумаг — продиктовать текст. Остерман же запел старую песню: «…отговаривался, чиня приличные представления, что так дело важное, и он за иноземчеством вступать в оное не может».
