Панет закрыл за собой дверь. В комнате ощущался знакомый запах спирта и формальдегида. Зигмунд смотрел на человека, восхищавшего его больше всех. Эрнст Вильгельм Риттер фон Брюкке, достигший шестидесяти трех лет, родился в Пруссии в семье художников академической школы. Отец Брюкке уговаривал молодого Эрнста последовать семейной традиции. Эрнст изучал технику живописи, путешествовал по Италии, коллекционировал Мантенью, Бассано, Луку Джордано, Риберу, а также голландские пейзажи и германские готические полотна. Некоторые из картин годами висели в лаборатории вперемежку с профессорской коллекцией анатомических диапозитивов и гистологических образцов. Ре–шениэ Брюкке стать ученым–медиком было вызвано не отсутствием художественного таланта. В гостиной обширной квартиры профессора на Марианненгассе внимание Зигмунда привлек автопортрет, выполненный двадцатишестилетним Брюкке. Четкий рисунок, умело подобранные краски для передачи цвета рыжих волос и светлой кожи, моделирование головы – все говорило о том, что это сделано руками наблюдательного реалиста. Брюкке не бросил занятие искусством; он опубликовал книги о теории изобразительного искусства, физиологии цвета в прикладном искусстве, передаче движения в живописи, которые закрепил за ним репутацию знатока.
В 1849 году Эрнст Брюкке, за которым гонялась вся Европа, был переведен из Кенигсберга в Венский университет и получил необычно высокий оклад – две тысячи гульденов в год (восемьсот долларов). Ему было предоставлено под контору просторное помещение в здании дворца Жозефиниум с живописным видом на город. Однако профессор Брюкке приехал в Вену не ради комфорта и красочных пейзажей. Он отказался от прекрасной квартиры, поселился в старой мастерской без водопровода и газа – подручный рабочий носил в ведрах воду из водоразборной колонки во дворе и ухаживал за подопытными животными – и своим умом и целеустремленностью превратил обветшавшее старое здание в выдающийся Институт, физиологии в Центральной Европе. Вода и газ для горелок Бунзена были проведены в здание за три года до того, как Зигмунд поступил в университет.
Профессор Брюкке сидел за рабочим столом, разглядывая Зигмунда голубыми холодными глазами. Как утверждали иные студенты, один его взгляд способен заморозить любую рыбу, выловленную в Дунае. Голову профессора прикрывал неизменный шелковый берет, ноги были укутаны шотландским пледом, а в углу стоял огромный прусский зонт, с которым он не расставался даже в самые ясные летние дни, прогуливаясь утром по Рингу и наблюдая, как идет строительство нового здания парламента в стиле афинского классицизма, здания ратуши в фламандском стиле наподобие муниципалитета в Брюсселе, двух музеев – искусства и науки, расположенных друг против друга, в стиле итальянского Ренессанса. Профессор Брюкке слыл самым смелым и отважным ученым; он боялся только дифтерии, унесшей его мать и сына; ревматизма, превратившего его жену в инвалида, и туберкулеза, которому была подвержена его семья.
Брюкке не казался Зигмунду черствым человеком. За все годы профессор отчитал его лишь два раза. Однажды, когда он вошел в лабораторию, опоздав на одну минуту, Брюкке заметил:
– Опоздать к началу работы – значит не подходить для своей работы.
Зигмунд сгорел от стыда.
В другой раз он задержал публикацию сделанного им открытия по окрашиванию нервных тканей, чтобы дать идее отлежаться.
– Отлежаться! – воскликнул профессор Брюкке. – Это оправдание лености.
Такие упреки ровным счетом ничего не значили по сравнению с тем, которого «удостоился» сосед Зигмунда по аудиторной нише. Студент написал в отчете: «Поверхностное наблюдение показывает…» Брюкке сердито нацарапал над этой фразой: «Нельзя заниматься «поверхностными наблюдениями»!»
Зигмунд знал, что ему самому предстоит начать трудный разговор. Брюкке исчерпал еще в молодости свой резерв для бесед на второстепенные темы и не разменивался на мелочи.
– Господин советник, в моей жизни произошли перемены. В прошлое воскресенье молодая женщина, в которую я влюблен, намекнула мне… Это случилось неожиданно и было для меня сюрпризом. Мы еще не помолвлены…, до свадьбы далеко… но это та женщина, от которой зависит мое будущее счастье.
– Поздравляю, господин доктор.
– Господин советник, убежден, вы не сочтете меня льстецом, если я скажу, что полностью удовлетворен вашей лабораторией и людьми, которых я уважаю, – вами, господин профессор, докторами Флейшлем и Экснером…
Брюкке сдвинул берет на лоб, а это означало, что он не готов дать ответ. Зигмунд перевел дух и вновь пошел в наступление.
– Чтобы объявить о помолвке и серьезно подготовиться к женитьбе, я должен иметь положение и получить уверенность, что продвинусь в университете, на что дает надежду моя работа. Не могли бы вы рекомендовать меня на пост вашего помощника на медицинском факультете? Я знаю, что начинать нужно скромно, но на этом посту мне представится шанс сделать вклад, достойный того, чему вы учили меня, и вашего доверия ко мне.
Брюкке молчал. Зигмунд чувствовал, как его ум сочинял и отбрасывал фразы. Он внимательно рассматривал гладко выбритое лицо Брюкке: его высокие скулы, пухлые губы, округлый подбородок, глаза, сохранившие в шестьдесят три года свою красоту. Порой Зигмунду казалось, что Брюкке, как человек эмоциональный, постоянно вел борьбу с самим собой, контролируя свои чувства.
– Начнем с исходной точки, господин доктор. Желал бы я, чтобы вы были моим ассистентом? Разумеется. Могу ли я взять вас ассистентом? Не могу.
В груди Зигмунда что–то оборвалось. Мелькнула мысль: «Как физиолог, я должен был бы знать, что оборвалось во мне. Но я этого не знаю». Вслух он сказал:
– Господин профессор, почему вы не можете меня рекомендовать?
– Это не позволяют сделать правила медицинского факультета. Институту разрешено иметь лишь двух ассистентов. Чтобы убедить министерство образования добавить третьего, потребуются годы…
Зигмунд ощутил тяжесть в низу живота. Помнил ли он о таком ограничении, давно установленном министерством, и обманывал себя?
– Итак, для меня нет места?
– Ни Флейшль, ни Экснер не оставят института. До моей смерти и перехода к одному из них моего места они будут работать как мои ассистенты… получая сотню долларов в месяц.
– Но им могут предложить возглавить отделение в Гейдельбергском, Берлинском или Боннском университетах?…
Брюкке встал из–за стола и, подойдя к своему любимому ученику, мягким голосом сказал:
– Дорогой друг, речь идет о проблеме более серьезной, чем вакансия ассистента для вас. При нашей нынешней системе чистой наукой могут заниматься только богатые. Семьи Экснер и Флейшль уже в нескольких поколениях богаты. Им не нужно жалованье. Вы мне рассказывали, как перебивается ваш отец, чтобы поддерживать вас, пока вы учитесь в университете. Не стало ли лучше дома?
