Мы сдали зачеты и приступили к полетам на Ут-2. Теперь над долиной не смолкал рокот авиационных моторов, а в небе, потеснив орлов, кружились самолеты. Началась, как говорил полковник Попов, веселая жизнь, которая была всем нам очень по душе.
Уставали мы страшно, но зато в короткое время восстановили уровень летной подготовки и были готовы к обучению курсантов.
Политзанятия с нами проводил комиссар Аристархов. Каждый день задумчиво глядя на карту Европы, он неторопливо рассказывал нам о событиях, происходящих в мире. Все чаще на политзанятиях звучало слово "Германия". Площадь Германии постепенно, как чернильное пятно, расползалась по Европе и уже поглотила такие страны как Чехословакия, Австрия, Польша...
На политзанятиях между нами вспыхивали жаркие споры насчет советско-германского пакта о ненападении, возникали разные вопросы и в душе каждого был какой-то горький осадок неясности и тревоги. Конечно, тревога та была далека от боязни или чего-нибудь подобного. Молодые, уверенные в себе и в технике, доверенной нам, мы беззаветно верили в силу и несокрушимость Красной Армии и Военно-Морского Флота.
Наш учебный аэродром был расположен в нескольких километрах юго-восточнее Цнорис-Цхали, в Алазанской долине. Летное поле было покрыто ковром зеленых трав, которые в середине лета выгорали и становились желто-бурыми, жесткими, а грунт - твердым, как камень, но не пыльным. Вдоль арыков, обрамлявших аэродром с севера и запада, стояли высокие пирамидальные тополя, кипарисы, тянулись виноградники.
В этой долине, рядом с арыками и садами, располагались стоянки самолетов, штабные и эскадрильские помещения, сделанные из контейнеров и самолетных ящиков.
Дни были теплые, солнечные. С аэродрома один за другим стартовали самолеты: мы учили курсантов летать. В стремлении курсантов поскорее вылететь самостоятельно узнавали себя. Давно ли сами вот так же старались воздать у инструктора мнение, что готовы к самостоятельным полетам, что "созрели", и, конечно, друг перед другом старались не ударить лицом в грязь.
Курсанты - народ молодой, горячий. Они, как говорится, на лету схватывали все, чему учили мы их, и не удивительно, что в группах у инструкторов с каждым днем оставалось все меньше и меньше "пассажиров".
Я не помню такого курсанта, который бы относился к своей летной профессии равнодушно. Во всяком случае, в моей группе таких не было. Разумеется, у нас не обходилось и без "приключений". Но "приключения" эти имели под собой причину весьма далекую от равнодушия курсантов к летной профессии.
Мне вспоминается курсант Копейкин. Высокий, худенький, лицо белое, интеллигентное, высокий лоб, черные задумчивые глаза. Копейкин славился цепкой памятью и математическими способностями. Все, что касалось аэродинамики, усваивал быстро и прочно, но вот не везло ему, когда дело касалось применения теории на практике. Товарищи по учебе взлетали и садились самостоятельно - сколько восторженных рассказов и впечатлений! А Копейкин... он по-прежнему летал только с инструктором Морозовым, проходя вывозную программу.
Однажды Копейкин вылетел с командиром эскадрильи майором Михайловым, и тот, передав курсанту управление, весь полет наблюдал за ним, анализировал его действия. И хотя Копейкин довольно грамотно провел полет и неплохо посадил машину, Михайлов все же остался им недоволен. Инструктору он сказал:
- Летать-то летает, но знаешь, как-то все не то... И сделал неопределенный жест растопыренной пятерней.
А программа "поджимала", и Морозов, видимо, решил рискнуть: инструкторы иногда рискуют, такова профессия! Взвесил все "за" и "против" - и при нас же в "квадрате" состоялся его разговор с комэском.
- Добро! - сказал Михайлов, - только проинструктируй его, собери в кулак, а то он какой-то... - И опять хотел сделать этот свой жест - в воздухе покрутить растопыренной пятерней, но раздумал, и просто махнул рукой. Примерно через час мы стали свидетелями самостоятельного вылета Копейкина на истребителе И-15 "бис".
Большого роста, нескладный на вид Морозов долго маячил на крыле истребителя у кабины, где сидел готовый к вылету Копейкин: понятное дело, он давал "ценные указания", последнее напутствие своему питомцу. Но вот Морозов спрыгнул с крыла и, отбежав в сторону, поднял над головой руку, а затем резко махнул: "Вылет разрешаю!".
Мотор взревел, самолет порулил к исполнительному старту. Чувствовалось, что машину ведет "ас" - стартер испуганно отскочил в сторону, а самолет, слегка клюнув носом, замер почти у стартовой черты.
- Ничего, - как бы успокаивая себя, сказал Морозов, - просто волнуется парень.
В это время Копейкин поднял правую руку - попросил разрешение на взлет.
Вернулся на место стартер, и самолет, пилотируемый Копейкиным, пошел на взлет. В "квадрате" сразу же прекратились разговоры, все стали следить за взлетающим самолетом. Но что это? В середине разбега Копейкин не выдерживает направление взлета и самолет уклоняется влево. Еще, еще... Вот уже с полуопущенным хвостом он мчится на дальнюю стоянку самолетов. Скорость явно не та, чтобы взлететь, да и куда же теперь взлетать-то... На дальней стоянке паника. Техники и механики выпрыгивают из самолетов и разбегаются в стороны.
- Что ты делаешь?!
- В стоянку врежешься! - гремит на все поле багровый от волнения и стыда инструктор Морозов, точно Копейкин может его услышать. - Да поворачивай же! Правой ногой! Правой держи!
Копейкин и впрямь "услышал" - круто развернул самолет и теперь уже помчался на "квадрат", на нас. Хватая табуретки и скамейки, свалив щиты стартовки на землю, бросились и мы врассыпную. И в это время над нашими головами пронесся на бреющем полете самолет, ведомый Копейкиным. Взлетел все же. Хоть с обратным курсом, но взлетел.
Мы, тяжело дыша, стали возвращаться в "квадрат". Облегченно вздохнули, что обошлось без жертв, но на душе было тревожно, понимали: главное теперь впереди. Как-то он сядет, этот Копейкин?
- Посадке запрет! Крест выложи! - прокричал финишеру майор Михайлов. Комэск волновался, что Копейкин, сделав круг, пойдет на посадку. А так, видимо, решил он, "походив" в воздухе, придет в себя.
На инструктора Морозова вообще тяжело было смотреть - насупился, красный - и курит одну за другой папиросы, не выпуская из поля зрения самолет Копейкина.
Михайлов дал запрет на взлет остальным самолетам. В воздухе был один Копейкин. Он летал по большому кругу и по малой "коробочке". Прошло минут 25. Мы с тревогой ждали, чем все это кончится. Наконец, Михайлов скомандовал разрешить посадку, и Копейкину расстелили на траве посадочный знак - букву "Т".
Копейкин прошел на высоте 100 метров, покачал крыльями: "Вас понял". Самолет стал заходить на посадку. Третий разворот, четвертый... Только бы не спешил теперь выравнивать.
