командующему фронтом, пришлось бы принимать срочные решения, желательно с проверкой на местности, чтобы тут же безошибочно дать соответствующие указания.
Наблюдательный пункт, выдвинутый в непосредственную близость к боевым порядкам и обеспеченный всеми средствами связи и управления, был для этого самым под ходящим местом. Мы приехали на наблюдательный пункт вместе с членами Военного совета генералами Крайнюковым и Кальченко и начальником штаба фронта генералом Соколовским.
Ровно в пять утра после короткого, но мощного артиллерийского удара передовые батальоны перешли в атаку и быстро овладели первой траншеей обороны противника. Уже по самым первым донесениям стало ясно, что враг никуда не отошел, что он находится здесь, на месте, в зоне воздействия всех запланированных нами ударов артиллерии.
Артиллерийский удар при всей своей краткости был настолько сильным, что создал у неприятеля впечатление начала общей артиллерийской подготовки. Приняв действия передовых батальонов за общее наступление наших войск, фашисты попытались всеми своими огневыми средствами остановить его.
На это мы и рассчитывали. Передовые батальоны, заняв первую траншею, залегли между первой и второй. Именно в этот момент началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась час сорок семь минут. И была такой мощной, что, судя по целому ряду трофейных документов, противнику почудилось, будто длилась она не менее пяти часов.
Начав артиллерийскую подготовку, мы вопреки обыкновению не оттянули назад передовые батальоны, занявшие первую вражескую траншею. Каждая батарея была привязана на местности по координатам от общей геодезической сетки, так что мы действовали с расчетом, как говорят, стараясь попасть комару в глаз. На картах у всех артиллерийских наблюдателей и командиров батарей имелось точное начертание первой траншеи, уже захваченной нами, и положение второй траншеи, где ещё находились немецко-фашистские войска.
От артиллеристов требовалось только одно — точная работа. И они ни разу не ошиблись. Во всяком случае, на сей раз на всем фронте наступающих войск никто не подал тревожного сигнала: «Прекратите, вы ведёте огонь по своим».
А прогнозы метеорологов подтвердились полностью, и даже с лихвой. Не только в темноте, когда началась артиллерийская подготовка, но и потом, когда уже рассвело, видимости фактически не было никакой. С неба хлопьями валил густой снег, словно погода специально позаботилась о том, чтобы создать нам дополнительную маскировку. Когда спустя несколько часов после начала наступления мимо нашего наблюдательного пункта в прорыв входила танковая армия Рыбалко, машины были так замаскированы густым снегом под общий фон местности, что их можно было различить только потому, что они двигались.
Разумеется, такая погода имела свои минусы. Что хорошо для маскировки, то плохо для наблюдения. Но все было заранее так тщательно подготовлено и сориентировано, что ни во время артиллерийской подготовки, ни во время прорыва, ни во время ввода в прорыв танковых армий не возникло никакой путаницы. Все наши планы в этот день выполнялись с особой пунктуальностью, которая, надо сказать, не так-то часто достижима на войне. Именно потому я с особенным удовольствием вспоминаю тот знаменательный день прорыва.
Во время нашей артподготовки вражеские войска, в том числе и часть резервов, располагавшихся в тактической зоне обороны, или, проще говоря, придвинутых слишком близко к фронту, попали под мощный артиллерийский удар и были деморализованы и утратили способность выполнять свои задачи.
Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, не характерно) покидали свои позиции. Немецкий солдат, как правило — и это правило подтверждалось на протяжении всей войны, — сидел там, где ему приказано, до тех пор, пока не получал разрешения на отход. Но в этот день, 12 января, огонь был столь беспощадным и уничтожающим, что оставшиеся в живых уже не могли совладать с собой.
Управление и связь в частях и соединениях противника полностью нарушились. Но для нас это не было случайностью: мы и это спланировали, заранее выявив все
наблюдательные и командные пункты противника. По ним, по всей системе управления и связи мы били специально и в первые же минуты артиллерийского огня и ударов авиации накрыли их. Наша авиация нанесла удар и по командному пункту немецкой 4-й танковой армии, которая противостояла нам на участке прорыва.
Анализируя эту операцию, военные историки из ФРГ склонны, как, впрочем, и в ряде других случаев, валить ответственность за свои неудачи на одного Гитлера. Они обвиняют его в том, что он приказал разместить резервы, в том числе 24-й танковый корпус, в непосредственной близости к фронту, в результате чего эти резервы якобы сразу же попали под наш мощный огневой удар и понесли крупные потери.
Допускаю, что в данном случае военные историки от части правы. Поскольку 4-я танковая армия держала оборону на важном операционном направлении, прикрывавшем дальние подступы к Берлину, не исключено, что Гитлер, исходя из собственных представлений о том, как нужно обеспечивать устойчивость войск, действительно требовал придвижки резервов вплотную к фронту. Во всяком случае, по моим наблюдениям, сложившимся в ходе войны, такое неграмотное размещение оперативных резервов, как в этой операции, для немецко-фашистского генералитета не характерно. С точки зрения элементарных требований военного искусства — это чистая профанация.
Однако Гитлер виноват тут частично, а всю остальную долю вины мы берем на себя. Резервы немцев были расположены все-таки не на переднем крае, а в тылу. И не будь наша артподготовка проведена с такой плотностью и на такую глубину, они не понесли бы в первые же часы катастрофических потерь.
Чтобы хоть как-нибудь задержать дальнейшее продвижение наших войск, гитлеровское командование начало поспешно отводить остатки своих разбитых частей на вторую полосу обороны. Отвод происходил под непрерывным огнём нашей артиллерии, и противник нес все новые и но вые потери. Вообще говоря, гитлеровское командование поступило правильно, быстро приняв решение на отвод всего, что ещё уцелело. И все же ему мало что удалось спасти из тех войск, которые противостояли нам на участке прорыва в первой полосе обороны. Часа через два после окончания артиллерийской подготовки, когда пехота вместе с танками сопровождения рванулась вперёд, я объехал участок прорыва. Все кругом было буквально перепахано, особенно на направлении главного удара армий Жадова, Коротеева и Пухова. Все завалено, засыпано, перевернуто. Шутка сказать, здесь на один километр фронта, не считая пушек и миномётов мелких калибров, по противнику били двести пятьдесят — двести восемьдесят, а кое-где и триста орудий. «Моща!» — как говорят солдаты.
