Рашель описывает вечер, когда Бенито впервые пригласил ее в театр. Он привез ее обратно в гостиницу и потребовал, чтобы ему разрешили жить с ней. Но его отец и ее мать не желали и слышать об этом. Тогда Бенито вынул пистолет и заявил, что застрелит себя и ее, если они встанут на его пути. Они уступили, и спустя несколько дней Муссолини снял две комнаты в сыром и полуразвалившемся «палаццо» на Виа Меренда. «В один из вечеров мы переехали, — писала впоследствии Рашель. — Помню, каким он был усталым и счастливым — хотя и несколько неуверенным в том, какова будет моя реакция, потому что бумаги для регистрации брака еще не были готовы. Но я разобралась в ситуации. Передо мной был избранник моего сердца, с нетерпением ожидавший единственного дара, который я могла ему преподнести — мою любовь. Его молодое лицо уже прорезали морщины — результат повседневной борьбы. Колебаний не было. Я пошла с ним».
Они жили вместе в убогих комнатах Палаццо Меренда в течение трех лет. К концу первого года 1 сентября 1910 года появился на свет их первенец — Эдда, и Муссолини отправился покупать коляску, притащив ее на своих плечах. Она стоила пятнадцать лир — половину недельной зарплаты, — и в оставшиеся дни недели они с женой питались одной капустой. Он работал в секретариате Социалистической федерации Форли, но получал мало и большую часть денег тратил на газету, которую сам основал: «Лотта ди классе» — «Классовая борьба», все четыре страницы которой писал сам. Теперь он был убежденным социалистом. Он пил вино со своими друзьями, но никогда не напивался, иногда ему удавалось поцеловать или ущипнуть хорошенькую девушку, но он не изменял Рашели. Всю свою энергию и весь запал своих растущих амбиций он посвящал политике и газете «Лотта ди классе», которая вскоре стала более влиятельным изданием, чем большинство других еженедельников такого рода, и которую часто цитировала «Аванти!», официальный орган социалистов. Он редко бывал дома, и его часто видели в городе по дороге на какое-нибудь собрание, с опущенной головой, засунутыми в карманы руками, бледного и небритого, бедно и неряшливо одетого, что-то бормочущего про себя. Когда он был дома, то обычно работал: писал, читал, переводил Кропоткина, готовил выступления. Иногда он вдруг поднимался из-за стола и брал в руки скрипку, на которой его научил играть уличный скрипач, когда он был еще мальчиком. Бенито не был большим музыкантом, но играл громко и мощно; игра на скрипке, по его убеждению, успокаивала нервы, и слова статей и выступлений быстрее приходили ему на ум. Время от времени он посещал театр с Рашелью и ее странной, похожей на ведьму матерью, но даже там, как позднее он признавался, он думал только о выступлениях и всегда стремился поскорее попасть домой, чтобы записать мысли, пришедшие ему в голову. Если постановка вовремя не начиналась, он имел обыкновение снимать ботинок, грозясь швырнуть его на сцену.
Он становился хорошим оратором, умеющим говорить авторитетно и убедительно. Его повадки были какими-то диковинными, приводимые факты зачастую не соответствовали действительности, его мнение обычно было противоречивым и агрессивно назидательным, а жесты — театральными, однако нельзя было отрицать убедительного очарования его голоса и вызывающих, постоянно повторяющихся, энергичных жестов, его дара произносить слова драматизирующие ситуацию, значения его загадочных намеков, а также невероятных, но броских и удачных метафор. Он научился мастерски возбуждать эмоции, выстраивая в ряд несколько, казалось бы, не связанных между собой предложений, произносимых короткими залпами, но окрашенных в различную звуковую тональность и доводимых с помощью хорошо рассчитанной жестикуляции до апогея. Он также развил в себе умение, которое позднее превратилось в гениальную способность, создавать у аудитории определенный настрой, а затем подключаться к нему и превращать свою речь в диалог, своего рода стихийную литанию, когда собрание хором реагирует на злободневные вопросы, поставленные проповедником, а он перефразирует их и бросает им вновь, чтобы получить более четкий ответ, более страстное одобрение, более сильное утверждение единства между ними. Он также осознал преимущества такого положения, когда есть надежные клакеры, заразительные аплодисменты и одобрительные выкрики которых могут быть вызваны кивком головы или каким-либо заранее согласованным жестом. Но прежде всего он осознал необходимость иметь группу надежных почитателей, вокруг которых можно было бы объединить большое число сторонников, готовых считать его своим лидером.
Ибо к этому времени он стал рассматривать себя лидером, действующим в замкнутом пространстве. Находясь под влиянием идей, плохо увязанных между собой и не всегда понятных, выхваченных у Ницше, Шопенгауэра, Бланки, Гегеля, Сореля или заимствованных у русских большевиков, он постепенно приходил к убеждению, которое вскоре определит всю его последующую жизнь: существующий порядок должен быть свергнут революционной «элитой», действующей от имени народа, и этой «элитой» должен руководить он сам.
Но лишь самые неистовые из его друзей-социалистов одобряли его крайние взгляды, пропагандирующие насилие, и были готовы следовать за ним и поддержать его огульные нападки на Турати, Биссолати и Тревеса, умеренных деятелей партии, да фактически и на всех внутри и вне партии, кто с ним не соглашался. Да, он человек выдающийся, говорили умеренные, — но опасный, в такой же мере, что и Ладзари. Они с тревогой слушали речи Муссолини, в которых он пропагандировал насилие, — «железную необходимость насилия», как он выражался — и ратовал за «насильственное хирургическое вмешательство». Они с нервозным неодобрением читали отчеты об используемых им в Форли методах и особенно об обстоятельствах случая, когда Муссолини во главе огромной толпы совершил марш к городской ратуше и угрожал выбросить мэра из окна, если тот не согласится снизить цены на молоко.
Летом 1911 года правительство Джованни Джолитти отправило в Триполитанию и Киренаику войска якобы для защиты собственности итальянских подданных, а на самом деле имея целью вытеснить отсюда Турцию, заменив ее в качестве державы, доминирующей в этих регионах. Муссолини вновь продемонстрировал, насколько опасны могут быть его действия. К его негодованию, национальный съезд социалистов в Милане, в работе которого он принимал участие в качестве делегата от Форли, отказался обсуждать антиимпериализм; на съезде находились даже некоторые «буржуазные лизоблюды», готовые поддержать агрессивные действия правительства. «Маркс, — с удовлетворением заявил Джолитти, — списан в архив». В статье, помещенной в «Лотта ди классе», и в своих выступлениях Муссолини откровенно заявил, что он ни при каких обстоятельствах не поддержит войну. «Международный милитаризм продолжает предаваться оргиям разрушения и смерти, — гневно кричал он. — С каждым днем растет кровавая вершина гигантской пирамиды из пожертвованных жизней, на которой в ожидании стоит Марс со своим ненасытным, перекошенным в адской ухмылке ртом… Пока существуют отечества, будет существовать милитаризм. Отечество — это призрак… подобный Богу, и подобно Богу он мстителен, жесток и коварен… Продемонстрируем же, что отечества не существует, точно так же, как не существует Бога».
