Это и было смыслом жизни. С театром ничего не было понятно. Откроется ли где-то сцена или нет? Может, нужно подрабатывать — собрать труппу, ездить в турне, снимать залы?
У людей тогда земля шаталась под ногами. Один раз что-то получалось — а потом сто раз проваливалось. То вдруг был ангажемент, то снова — ничего. Всюду возникали авантюрные планы, большинство из них терпели крах. Были маленькие представления, сборные концерты, а потом — снова пусто. Но никто не мог позволить себе сдаться. Люди привыкают ко всему, и к таким неопределённым положениям — тоже.
В то время, когда денежная реформа уже второй раз всё изменила, в мою жизнь вошёл человек, совсем не похожий на всех тех, кого я знала до сих пор. Это было внезапно, будто волна разбилась о скалу. Я не знала тогда, что встретила своего второго мужа, который стал отчимом и по-отечески добрым другом моим детям Роми и Вольфи, — Ханса-Херберта Блатцхайма.
Точно так же, как Вольф Альбах-Ретти постепенно и незаметно исчез из жизни моих детей, мой второй муж постепенно и незаметно «врос» в их жизнь. В моём доме всегда было много народа — коллеги, друзья, знакомые. Среди них однажды и появился Ханс-Херберт Блатцхайм, совсем непринуждённо, как что-то само собой разумеющееся. Дети привыкли к нему, когда ещё и речи не было о его будущей роли отчима. Я отчётливо помню день, когда Роми впервые встретила своего будущего «Дэдди». Она тогда пришла из интерната домой, в Мариенгрунд, на выходные.
— Это моя дочь Роми, — сказала я.
Она стояла в дверях и выглядела точно как интернатский ребенок: из простого платья торчали слишком длинные, как мне тогда показалось, ноги и руки, и причёска тоже была соответствующая. Однако смущения она не чувствовала ни малейшего.
Если кто-то думает, что каждый шаг Роми кем-то направлялся, — это чушь. Роми — натура, страстно ненавидящая принуждение, предписания и вмешательство в личную жизнь. Поглядела бы я на неё, если бы только попробовала давать ей указания или вообще держать её на привязи! Вот уж вздор! Это так же глупо, как думать, что на неё можно надеть пояс целомудрия.
Нет уж, Роми не верит в жизнь под безоблачными небесами и со счастливым концом. Как любая девушка её возраста, она живёт с открытыми глазами, стоит на земле обеими ногами и не создаёт себе иллюзий. Было бы иначе — сегодняшняя жизнь оказалась бы ей не по плечу. Мы оба, я и мой муж, это понимаем — и потому не пытаемся держать Роми под стеклянным колпаком.
Я могу лишь порой дать ей совет, поделиться опытом, если она в том будет нуждаться.
Роми должна накопить в жизни собственный опыт и собственные разочарования. Чудеса, конечно, случаются, но было бы уж слишком дерзко на них полагаться. Я могу лишь попытаться предупредить её, если вижу, что она может оступиться и свалиться в пропасть. Более того, это — моя обязанность. Я могу попытаться поговорить с ней, если чувствую, что дело кончится слезами. Сердце каждой матери болит при этих мыслях. Единственное утешение — что человек нуждается и в страданиях, чтобы обрести зрелость.
Сегодня Роми ещё не отягощена подобными проблемами, и только будущее покажет, как пойдёт её жизнь дальше. Одно ясно: пока я здесь, я всегда буду здесь для Роми. В хорошие и плохие (и прежде всего — в плохие!) дни. Если она нуждается в моём совете, она его получит; если нуждается в моем утешении — я ей дам утешение. И я хочу ей помочь, если она когда-то сядет в лужу. Но свой путь она должна пройти сама. Пока дети вырастают, родители должны быть им защитой и охранять от бурь. Но с каждым годом дети становятся всё более самостоятельными людьми, и наконец — личностями. К сожалению, многие родители не могут смириться с тем, что из их маленьких, беспомощных существ однажды вырастают взрослые люди, покидают родное гнездо и должны теперь сами завоёвывать мир.
Вот и она однажды покинет гнездо, и я попытаюсь быть разумной, насколько к тому способно материнское сердце.
Так я смотрю в будущее — с улыбкой и со слезами.
1949-1953
Мой дневник:
Интернат Гольденштайн близ Зальцбурга
Роми 10 лет, когда она поступает в интернат Гольденштайн близ Зальцбурга. Руководят интернатом монахини ордена Св. Августина. Там точно в день своего тринадцатилетия Роми начинает вести дневник. Она называет его Пегги и поверяет ему свои мысли, чувства и желания. Она вклеивает сюда фотографии родителей, популярных актёров, рассказывает о преподавании и воспитании, о первых выступлениях на школьной сцене, о профессиональных мечтах и планах — и прежде всего признаётся в своей страсти к театру и кино. 12 июля 1953 года она покидает интернат, получив аттестат зрелости.
1 августа 1951 года в Шёнау умирает Мария Шнайдер, бабушка Роми.
Роми обращается к дневнику почти ежедневно, подробно описывая свои годы в интернате. Она продолжает вести дневник и после выпуска.
23 сентября 1951 года
Я пригласила мою любимую подругу Маргит. С ней и с тётей Марианной мы ходили в кино. Потом ещё полакомились вкуснейшим шоколадным тортом. Вот! За всеми этими удовольствиями прошёл мой тринадцатый день рождения. Музыка, театр, кино, путешествия, искусство — вот моя жизнь! От этих пяти слов моя театральная кровь просто закипает.
14 октября 1951 года
Вчера во время уроков я писала дневник, потому что сделала уже все задания. Тут — вот ужас! — входит директриса. У-у-уй! Закричала страшным голосом:
— Роми! Тебе что, больше нечего делать?.. Немедленно за работу! И твой дневник я забираю, пока ты не окончишь рукоделия!
И ведь правда — отняла мою драгоценность.
А теперь ты, моё сокровище, снова со мной. Я так рада, так счастлива. Ты меня больше никогда не покинешь.
11 ноября 1951 года
Ах! Хорошо бы сегодня ночью удрать, да? Здорово было бы устроить «маленькое девчачье приключение», и уж я бы так сделала, что никто бы и не заметил!!! Могла бы уехать в Париж или в Мехико и играть в театре роль ковбоя!
14 ноября 1951 года
Лопнуть можно! От злости на эту противную сестру Августину. Стоит только сказать, что я не справилась с заданием, — она тут же начинает насмехаться и кричать:
— Пошла прочь, Роми!
Вот если бы она знала, как меня это бесит, тогда...
17 ноября 1951 года
Сегодня были именины сестры Августины. Я написала на доске поздравление. Вошла директриса и сказала с издёвкой:
— Да уж! От кого ещё можно ждать этаких выкрутасов, как не от Роми!
Меня это так разозлило!
