После наших восторженных приветствий Никита Сергеевич Хрущев попросил слово. Это была не речь, а скорее беседа. Он обратился к собравшимся с такими словами:
«Мы пришли к вам не для того, чтобы упрекать, что при вашем попустительстве в НКВД творился произвол… Мы пришли засвидетельствовать свое почтение и уважение к вам».
Нетрудно представить, как реагировали участники совещания на эти слова руководителя нашей партии.
Чтобы лучше понять ту резко изменившуюся обстановку в стране, в которой нам, военным коммунистам, приходилось работать, приведу такие высказывания Н. С. Хрущева: «Берия и его банда создали систему — сами арестовывали и сами судили. Вы тоже виноваты, но мы принимаем во внимание, в какое положение вы были поставлены…
Руденко рассказывал, как удивился Абакумов, когда его в тюрьме посетил прокурор и поинтересовался, нет ли у него каких-либо жалоб. Казалось бы, нормальное положение — посещение тюрьмы прокурором, но подобного во времена Берии и Абакумова не было, это было исключено. Теперь больше удивляться не будут».
Обратил внимание Хрущев и на то, что отношения прокурор должен строить не на личных связях, а на законе. Прокурор обязан быть строгим законником и неумолимым государственным человеком.
«Либеральный подход у нас проистекает из наших партийных и человеческих качеств. Сейчас готовится амнистия для тех осужденных советских граждан, которые по малодушию или несознательности оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами. Мы считаем это справедливым и гуманным. Нельзя не учитывать создавшуюся обстановку во время войны и коварство врага.
В государстве должен быть порядок. Нельзя притуплять и бдительности. Мы окружены врагами, есть и преступники, которых надо перевоспитывать, а не просто использовать как рабочую силу, как делал Берия.
Хочу напомнить, ошибка прокурора очень дорого обходится. Нужны прилежание и внимание в работе».
Эта встреча с руководителями партии и государства вселила в нас уверенность в необходимости и важности порученной работы, масштабы которой расширялись с каждым днем. Заниматься приходилось делами все более сложными как по содержанию, так и по принятию решений.
Прямое отношение к более успешному выполнению нашей группой работы по пересмотру дел прошлых лет имел вышедший 17 сентября 1955 г. Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг»[3].
В преамбуле Указа говорилось, что после победоносного окончания Великой Отечественной войны советский народ добился новых больших успехов во всех областях хозяйственного и культурного строительства. Учитывая это, а также прекращение состояния войны между Советским Союзом и Германией и руководствуясь принципом гуманности, Президиум Верховного Совета СССР счел возможным применить амнистию в отношении тех советских граждан, которые в период войны по малодушию или несознательности оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами. Согласно Указу, лица, сотрудничавшие с оккупантами, осужденные за измену Родине и шпионаж в период Великой Отечественной войны на срок до десяти лет лишения свободы включительно, освобождались из мест лишения свободы, а осужденным на срок свыше десяти лет наказание сокращалось наполовину. Лица, осужденные за службу в немецкой армии, полиции и специальных немецких формированиях, освобождались из мест заключения независимо от срока наказания. Все следственные дела и дела, не рассмотренные судами, подлежали прекращению.
Этим Указом снималась судимость с граждан, освобожденных от наказания. Освобождались от ответственности за эти же преступления советские граждане, совершившие контрреволюционные преступления в период Отечественной войны и оказавшиеся за границей, если они искупили вину последующей патриотической деятельностью в пользу Родины или явились с повинной.
Мы к этому времени имели в своем «портфеле» много жалоб. Содержание некоторых хочу привести.
«Я честно воевал, — писал один из осужденных, — и не моя вина, что попал в плен. Таких, как я, в безвыходном положении, фашисты захватили тысячи. Невозможно передать пережитое в плену.
Какие-то «добровольцы» ходили по лагерям военнопленных и записывали в РОА. Служить в РОА не хотел и не служил, а в их списках остался. Вернулся из плена домой — из фашистского лагеря попал в свой. За что?.. Уполномоченному «Смерш» надо было показать свою работу?.. Какой я враг? Какой изменник? Разберитесь. Снимите с меня пятно предателя».
Были жалобы и другого рода:
«Из плена бежать не удалось. Находясь в лагере, избирался или назначался старостой, бригадиром, а кто знал немецкий язык, — привлекался в качестве переводчика».
Некоторые признавались в своих жалобах, что, выполняя так называемые административные обязанности, допускали рукоприкладство в отношении товарищей по плену, но делали это исключительно в отношении нарушителей дисциплины и правил общежития. Подобные меры, по их утверждению, находили одобрение со стороны всех военнопленных, живущих в бараке. Изменниками Родины себя не считают и просят снять с них это позорное клеймо.
Из других жалоб мы узнавали о подвигах.
Летчик-офицер Михаил Гаврилович Мартыщенко с первых дней войны воевал в Балтийском небе. О том, как воевал, мы узнали из фронтовой газеты-листовки, приложенной к жалобе. Фронтовой корреспондент писал: «Офицер Мартыщенко — его имя служит символом бесстрашия и самопожертвования во имя Родины, человек железной воли и недюжинного мужества, суровый боец и большой жизнелюб, весельчак и балагур. Один из тех, кого называют «Балтийские соколы».
В жалобе М. Г. Мартыщенко написал следующее:
«25 июля 1941 г., измученный бессонницей, шестой раз за день сел в самолет и повел группу «мигов» на задание. Когда возвращались, слева из-за облаков вынырнули «юнкерсы». Принял решение атаковать их. Один бомбардировщик задымил, другой стал уходить. Вдруг перед глазами задрожали и расплылись приборы. По лицу потекла кровь. Почувствовал острую боль в ноге. Понял, это — осколки зенитного снаряда. А «юнкере» уходил со своим смертельным грузом, чтобы снова бомбить наши города. Выход один — таранить немедленно. Бомбардировщик взорвался, но и мой самолет камнем стал падать вниз, мотор заглох. У самой земли выровнял самолет, увидел зеленое картофельное поле. Посадил самолет на «брюхо». Хотел выбраться из горящей машины, но не смог. Немцы тотчас открыли по самолету шквальный минометный огонь! Меня не убили, но пламя сбили. Затем случилось самое страшное в моей жизни…
