А в результате — что?
А то в результате, что левые и кадеты получают в руки новый козырь, чтобы дискредитировать правых в России, говоря не без основании народу: «Поглядите, люди добрые! Кто они, эти правые! Губернатор крадет на местах, — они его прикрывают, полагая, что это способ оберечь престиж власти, деятельность коей видна всем, с нею соприкасающимся. Министр-подлец толкает Россию к гибели, обманывает государя на каждом шагу, и это на местах все видят, а они кадят министру и расточают ему фимиам тем гуще, чем свободнее по собственному усмотрению распоряжается этот министр десятимиллионным фондом».
Нет, мне такая политика, так называемых правых, ориентации, так сказать, собственного кармана, мне она глубоко омерзительна, и я совершенно неспособен мириться с тем, чтобы марали мне мои государственные идеалы люди, в представлении коих Россия олицетворяется шитым мундиром говорящего от ее имени подлеца на любом ответственном министерском посту, добравшегося до власти, обманувшего государя и распоряжающегося государственным сундуком; таких господ я, как правый, по моему глубокому разумению, обязан безжалостно разоблачать, и это разоблачение всей честной Россией будет пониматься не как попытка дискредитировать власть, а как намерение оздоровить ее в корне и сделать неповадным для других недостойных тянуться к кормилу государственного корабля.
Вот мысли, которые вихрем крутились у меня в голове сегодня, после прочтения пригласительной бумаги фракции вернуться в ее лоно.
Само собою разумеется, я оставлю этот призыв без ответа. С гг. Марковым, Замысловским и Левашевым мне не по пути.
Нам не столковаться все равно ни в будущем, ни в особенности сейчас, в тяжелые годы войны, когда нужно прилагать все усилия к духовному объединению русских граждан, вне всякой зависимости от того, какой они нации и религии, а ставя в упор только каждому вопрос: „Любишь ли ты Россию и государя и хочешь ли ты искренно победы нашего оружия над упорным и сильным врагом?“
Гг. Марковым, Замысловским, в их политических, партийных шорах, не подняться выше своей уездной колокольни в тот день, когда на Россию нужно глядеть с колокольни Ивана Великого и суметь многое забыть, простить и со многим, во имя любви к общей родине, душевно примириться…
Около 12 час. дня ко мне позвонили по телефону из дворца великого князя Кирилла Владимировича и передали, что его высочество просит меня заехать к нему сегодня по важному делу около 2-х часов.
Я ответил, что буду, и решил поехать, хотя великий князь Кирилл, как и оба милые его братья, всегда внушали мне чувство глубочайшего отвращения, вместе с их матерью великой княгиней Марией Павловной, имени коей я не мог слышать хладнокровно на фронте в течение всего моего пребывания там с первых дней войны.
Я чувствую, что Владимировичи и их мамаша, оставшаяся закоренелой немкой и германофилкой, не только вредят нашим армиям на фронте, но и беспрестанно подкапываются под государя, прикрываясь идейными мотивами блага России.
Они не оставили мысли о том, что корона России когда-нибудь может перейти к их линии, и не забыть мне рассказа Ивана Григорьевича Щегловитова о том, как в бытность его министром юстиции к нему однажды разлетелся великий князь Борис Владимирович с целью выяснения вопроса имеют ли по законам российской империи право на престолонаследие они, Владимировичи, а если не имеют, то почему?
Щегловитов, ставший после этого разговора с великим князем Борисом предметом их самой жестокой ненависти и получивший от них кличку Ваньки Каина, разъяснил великому князю, что прав у них на престолонаследие нет вследствие того, что великая княгиня Мария Павловна, мать их, осталась и после брака своего лютеранкой.
Борис уехал несолоно хлебавши, но через некоторое время представил в распоряжение Щегловитова документ, из коего явствовало, что великая княгиня Мария Павловна из лютеранки уже обратилась в православную…
В два часа дня я входил в подъезд дворца великого князя Кирилла на улице Глинки и через несколько минут был им принят
Официальным мотивом приглашения меня, как я понял из первых слов его разговора, было желание его жены Виктории Федоровны, милейшей и умнейшей женщины, родной сестры румынской королевы Марии, дать мне несколько поручений к румынской королеве, ввиду отъезда моего с санитарным поездом на Румынский фронт через Яссы, но, в сущности, это было лишь претекстом для нашего свидания со стороны великого князя, а хотелось ему, видимо, другого, он желал, по-видимому, освещения с моей стороны настроения тех общественных групп, в которых я вращаюсь, а попутно ему хотелось раскусить, отношусь ли я лично отрицательно лишь к правительству императора или же оппозиционность моя подымается выше.
По-видимому, мое направление его не удовлетворяло: он понял, что со мною рассуждать и осуждать государя не приходится, и очень быстро прекратил этот разговор, который сам начал в этой области.
Я прошел с ним к Виктории Федоровне и, посидев у нее ¼ часа, обещал направить к ней мою жену, которой великая княгиня хотела поручить сделать некоторые закупки для румынской королевы.
Выходя из дворца великого князя, я, под впечатлением нашего с ним разговора, вынес твердое убеждение, что он вместе с Гучковым и Родзянко затевают что-то недопустимое, с моей точки зрения, в отношении государя, но что именно — я так и не мог себе уяснить.
Сговорившись по телефону с Юсуповым, заехал к нему сегодня в 1 час дня, дабы вместе с ним осмотреть то помещение в нижнем этаже его дворца, которое должно стать ареной нашего действа в день ликвидации Распутина.
Подъехал я с главного подъезда и прошел в кабинет князя сквозь невероятный строй челяди, толпящейся у него в передней.
«Послушайте, князь, — говорю ему, — неужели вся эта орава так и останется сидеть в передней, с ливрейным арапом во главе, в предстоящую нам ночь распутинского раута?»
Он засмеялся. «Нет, — говорит, — успокойтесь, останутся лишь два дежурных на главном подъезде, а все остальное будет отпущено вместе с арапом».
Мы прошли с Юсуповым в столовую, помещающуюся, как я сказал, в полуподвале его дворца.
Там работали люди, проводившие электричество.
Столовая имеет вид пока еще довольно растерзанный; в ней идет полный ремонт; но помещение это для приема дорогого гостя крайне удобное, глухое и мне думается, сужу по толщине стен, что если бы даже пришлось здесь стрелять, то звук от выстрела не был бы слышен на улице, ибо окна — их два в комнате — крайне малы и находятся почти на уровне тротуара.
