Майор улыбается:
— Вольно! — протискивается сквозь наш строй. Уходит.
Скверик. Давно не чищенный. Протоптанные тропинки расходятся в разные стороны. По ним люди сокращают свой путь.
На заснеженной скамье сидят двое: мать и сын.
— Ну, рассказывай? — говорит Антонина Васильевна.
— Все хорошо. — Сергей жует домашнюю лепешку с вяленой рыбиной.
— Тяжело?
— Привык. Не страшно. Помолчали.
— После окончания туда? Сергей вздыхает:
— А Лена перестала мне писать… Мать опускает голову, плотно сжимает губы:
— Она тебе не пара, сынок. Еще встретишь.
— Не могу забыть.
Возле суетится воробышек, подбирает крошки.
— Спасибо что приехала. — Сережа обнимает мать, целует. — Ты у меня еще такая красотка, — говорит он.
— Ну уж красотка, — плачет. — За что его так сразу…
Мать и сын раскачиваются из стороны в сторону. Молчат.
Мимо них идет женщина. Встречается глазами с Сергеем. Он вскакивает, вытягивается в струнку:
— Здравия желаю!
Женщина смотрит на него. Не узнает.
— Мы с вами ездили на хлебозавод.
— Да-да… Вспоминаю, — и разглядывает юношу своим опытным взглядом. Хотя по глазам видно — не помнит.
— Конечно, у вас за это время было… Забыл ваше имя, отчество.
Женщина улыбается — напор настоящего мужчины.
— Ефросиня Александровна.
— Сережа, — протягивает руку. Антонина удивлена: женщине не
меньше пятидесяти лет… Какие могут быть отношения с ней у Сережи?.. А они уже удаляются. Сергей размахивает руками, о чем-то рассказывает женщине. Ефросиня смеется, каждый раз откидывая голову назад.
Антонине становится совсем грустно: зачем ее сыну эта пожилая женщина, что у них общего?..
— Я вас часто вижу во сне, — фантазирует курсант.
— Ну да?! — и смеется. Ей приятно — рядом юноша — смешит ее. Явно она ему нравится.
— Ей-богу! Видел-то я вас всего один-единственный раз, когда вы подавали тогда буханки хлеба, помните? Я все смотрел на вас и думал: какое милое лицо у этой молодой женщины.
Ефросиня просто вспыхнула от удовольствия.
— Мальчик, ты из какого батальона? — стрельнула глазами.
— Минометного.
— Это где капитан Лиховол?
— Наш комроты.
Останавливаются. Женщина, прищурив глаза, смотрит на юношу, словно оценивает его возможности. Готов ли он подтвердить ее догадку…
— Ты оставил там женщину. Разве так поступают?
— Это моя мама.
— Такая молодая?
— Не верите? Могу познакомить. Ефросиня какое-то время размышляет, потом:
— У тебя сейчас есть время?
— Есть. У меня увольнение.
— Тогда следуй за мной.
— Куда?
— Я говорю: следуй за мной. — Она уходит не попрощавшись. Сергей смотрит ей вслед, нервно потирает руки, — вдруг оказался между молотом и наковальней, — спешит к матери.
— Кто эта женщина? — Антонина заглядывает сыну в глаза.
— Работает в училище. Мне пора, мама. Надо идти.
Они встают, оставив в снегу две глубокие вмятины.
— Ты запомнил дом, где я оставила сухари?
— Еще бы! — в нетерпении говорит сын, поглядывает в ту сторону, куда ушла Ефросиня.
— Осталась бы хоть на денек, — просит сын.
— Негде ночевать. Поеду. Повидала и хватит. Слава Богу жив, не болеешь, и то счастье. Беги, — и в последнюю минуту схватила за рукав шинели: — Пиши почаще, Сереженька. Только и живу твоими письмами.
Расцеловались.
У Антонины что-то запекло в груди, когда увидела, что ее сын побежал не в училище, а за этой женщиной. И все-таки сложила три пальца и перекрестила сына.
Итак, великий конспиратор и ходок Сергей Иванов ушел в такое глубокое подполье, что нам и во сне не могло присниться.
Оказывается, этот субчик завел шашни ни с какой-нибудь первой попавшейся. Нет, ему каким-то образом удалось найти подход к особе старше его лет на тридцать. Влюбил в себя буфетчицу, ведающую в нашей курсантской столовой хлебом, маслом, сахаром!!!
Как-то после отбоя, когда мы наконец улеглись на нары, накинули поверх одеял свои шинели и, прижавшись друг к другу, готовы были сомкнуть веки, вдруг Сергей шепнул:
— Хлеба хочешь? Сон как рукой сняло.
— Хочу.
И достает полбуханочки хлеба (целое состояние: на рынке стоит не меньше двухсот рублей!). Рвет ее на три части, и вот мы лежим под одеялами и наслаждаемся самой вкусной едой на белом свете — хлебом.
— Где раздобыл? — спрашиваю. Сергей загадочно закатывает глаза:
— Военная тайна…
История эта закончилась совершенно трагически.
Буфетчица имела комнату в коммунальной квартире, в доме, расположенном рядом с училищем. Буквально через дорогу. Напротив нашей проходной. И вот на третий день знакомства, как нам впоследствии рассказал Сергей, Ефросиня пригласила его к себе в гости. Сама организовала ему увольнительную до утра, то есть до подъема. Были приняты все меры предосторожности: не дай Бог, чтобы соседи узрели молоденького курсанта в ее доме — как ни скажи — перепад в возрасте стыдный…
Ну вот, как только стемнело, Серега по водосточной трубе взобрался к Ефросине. Окно было заранее открыто.
Стол ломится от невиданной для курсантика еды: американская тушенка, нарезанная селедочка с кружочками лука, грибочки, в укутанном казане томится отварная картошка и прочее, и прочее.
Ефросиня в цветастом халате, от нее за версту несет духами «Красная Москва».
Итак, окно закрыто, штора опущена, Ефросиня, вся пылающая, прислоняется к подоконнику — из-под халата выставлена оголенная ляжка — сигнал к действию.
Недолго раздумывая (надо знать Сергея!), Сергей прижимает буфетчицу к подоконнику и наносит ей сокрушительный поцелуй, от которого она чуть не задохнулась.
— Давай раньше выпьем, — шепчет Ефросиня, расстегивая пуговицы на шинели.
Выпили. Сергей кинулся на это невиданное изобилие как тяжело раненный. Ефросиня не успевала ему подкладывать в тарелку: то соленый огурчик, то грибочки и все, что было на столе. Ну, просто праздник и только. Курсантик уминает все подряд, хозяйка что-то лепечет, курсантику не до разговора: уминает в обе щеки молча, только поддакивает, кивает головой — не до разговоров…
Сама же почти ни к чему не притронулась, так ковыряет кончиком маникюра для виду, томится в ожидании главного момента. Смотрит на парня, предвкушая то, чего давно у нее не было.
Постель, естественно, разобрана, подушки взбиты, керосиновая лампа зажжена и стоит у изголовья…
Еще дожевывая, Сергей снимает галифе, остается в одних кальсонах, Ефросиня эффектно сбрасывает с себя халат, открывая рыхлое тело с повисшими сиськами и животом в три складки. Ее глаза сверкают призывно, горят нездоровым огнем.
