Promptus имеет ряд значений, которые, однако, все производны от исходного представления о внутренней энергии, проявляющейся в немедленной реакции делом или словом на каждый импульс. В гражданской войне 69 г., например, важную роль сыграл сенатор Антоний Прим, командовавший с конца 68 г. расквартированным в Паннонии VII легионом. К началу 70 г. он смог стать полновластным господином в сенате и во всем Риме прежде всего благодаря своей неуемной энергии, постоянно сжигавшей его жажде деятельности, готовности в любом положении бороться, и всегда до победы. При Нероне алчность доводит его до преступления и его изгоняют из курии; стоило возникнуть гальбанскому движению — Антоний уже на стороне нового императора, уже командует у него легионом, возвращен в сенаторское сословие, но, снедаемый честолюбием, стремится выше и тут же предлагает свои услуги Отону, а отвергнутый им, возглавляет восстание паннонских легионов, которые фактически и привели к власти династию Флавиев. Кампания, проведенная Антонием осенью 69 г., беспримерна даже в истории римского военного искусства, прежде всего из-за поведения полководца, выработавшего и осуществившего блестящий план действий, сумевшего разгромить во много раз превосходящую армию Вителлия и лично как простой солдат участвовавшего в боях.
Энергия, талант и работоспособность отличают сенаторов меньшинства и как магистратов. Отношение Тацита к этим людям было сложным, но, в конечном счете, отрицательным; тем более показательно, что почти о каждом из них — о Тите Винии, об Отоне, Муциане, даже о Луции Вителлии (брате императора) — он отзывается как о прекрасном администраторе. В глазах римлян талант человека к государственной деятельности был неотделим от его одаренности и успехов в области красноречия: среди десяти крупнейших ораторов Домицианова времени восемь относились к сенатскому меньшинству;[18] к ним надо добавить сошедших с политической арены еще при Веспасиане Эприя Марцелла, Лициния Муциана и Антония Прима — все трое входили в состав меньшинства, и все трое были выдающимися ораторами.
Помимо энергии и броской талантливости, слово promptus предполагает быстроту реакции в опасный момент. Такие моменты возникали в жизни сенаторов меньшинства всякий раз, когда нетерпеливое стремление к власти, алчность и артистическое увлечение риском ради риска ставили их на грань катастрофы. Коллега императора Гальбы по консульству на 69 г. Тит Виний в молодости сидел в тюрьме, дважды попадал в опалу, из каждой такой переделки выходил с повышением и погиб, скорее всего, по недоразумению. Сенатор Фабриций Вейентон любил играть с огнем, издеваясь над Нероном, другом которого числился; иным это стоило жизни, Вейентону — ссылки, создавшей ему ореол жертвы тирании; когда Нерона не стало, он ловко использовал эту репутацию и при Флавиях вновь вошел в ряды «всевластного меньшинства». После убийства Домициана многие его приближенные оказались не у дел, но опять-таки не Вейентон, при Нерве еще умноживший свое могущество, несмотря на откровенную ненависть к нему друзей императора.
Callidus означает у Тацита тщеславный, темпераментный, горячий, несдержанный, неразборчивый в средствах. Хищное честолюбие, алчность, плотоядная любовь к жизни, готовность на все ради удовлетворения своих страстей и вожделений — такая же характерная черта сенаторов меньшинства, как их талант, энергия и изворотливость.
В массе то были люди, по выражению современника, «алчности неизмеримой».[19] Тит Виний оставил своим наследникам столь фантастические суммы, что завещание его было признано недействительным. Вибий Крисп был богаче чуть ли не всех своих современников, и, во всяком случае, богаче императора Августа. Муциан мог в 69 г. из личных средств покрывать расходы на гражданскую войну. Для них характерно не столько богатство (богачи были и среди людей сенатского большинства), сколько методы его приобретения — вымогательство завещаний, баснословные гонорары (а фактически взятки) за судебное заступничество, в военное время — обыкновенный грабеж и в любое время — доносы.[20] Жажда почестей была в них еще сильнее, чем жажда денег. Римские историки, писавшие об этом времени, рассказывают о неутолимом честолюбии Муциана, о столь же ненасытном, сколь бессмысленном, тщеславии Антония Прима. Эприй Марцелл на протяжении нескольких лет управлял богатейшей провинцией — Азией, стал во второй раз консулом и был введен в число патрициев, но ему и этого было мало — он стремился еще выше, составил заговор против Веспасиана и погиб.
Деньги и почести влекли их, прежде всего как средство урвать у жизни возможно больше чувственных наслаждений. Древние авторы в один голос говорят о «неутолимых вожделениях» Отона;[21] из двух временщиков Вителлия один, Валент, по словам Тацита, «стремился к противоестественным наслаждениям»,[22] другой, Цецина, «растратил в оргиях все свои силы».[23] Пришедший им на смену Лициний Муциан был из «других людей, но с теми же нравами».[24]
Жизнелюбие, столь характерное для представителей сенатского меньшинства, утверждало в человеке способность брать от действительности все радости и блага, которые она может дать здесь и сейчас. Упоение настоящим, которое уже в силу того, что оно настоящее, т. е. сейчас, во мне текущая живая жизнь, неизмеримо выше и ценнее любого, пусть самого героического прошлого, — одна из важнейших черт людей меньшинства. Эприю Марцеллу принадлежало теоретическое и психологическое обоснование подобного отношения к действительности. В 70 г., во время одного из самых острых его столкновений с лидером стоической оппозиции в сенате Гельвидием Приском, Марцелл сказал: «Я хорошо знаю, в какое время живем мы и какое государство создали наши отцы и деды. Древностью должно восхищаться, но сообразовываться приходится с нынешними обстоятельствами».[25] Марциал знал, что делал, когда именно Аквилию Регулу — доносчику, талантливому оратору и вымогателю завещаний — посвятил эпиграмму, осуждающую ревнителей старины, не ценящих все величие современности; Вергилий однажды гордо назвал римлян: «одетое тогами племя», Цецина же разговаривал с облаченными в тоги магистратами одетый как варвар — в штанах и в коротком полосатом плаще; сын консулярия Пальфурий Сура, издеваясь над традиционными римскими представлениями о приличном и допустимом, публично выступал как атлет и перед тысячами зрителей цирка боролся с женщиной.
