Афанасий Коптелов - Возгорится пламя

— Володя! — заговорила вполголоса. — Извини, что отрываю…

— Пожалуйста, пожалуйста, Надюша. Придирайся к каждой странице, к каждой строчке, к слову…

— Может, я ошибаюсь. Но мне показалось… Вот у тебя написано: «При натуральном хозяйстве общество состояло из массы однородных хозяйственных единиц…» Дальше в скобках: «(патриархальных крестьянских семей и феодальных поместий)»… А почему бы не вспомнить о пресловутой общине? Ты же всегда о ней…

— Пожалуй, ты права. Дай-ка сюда.

Взяв листок, он между строчек добавил три слова: «примитивных сельских общин».

— Продолжай с той же строгостью.

— А ты представь себе, что я — самая рядовая читательница и со всей этой премудростью знакомлюсь впервые. Да я и в действительности…

— Ну, ну. Не прибедняйся, Надюша.

— Это, Володя, правда. Тебе я могу сознаться — иногда самой себя стыдно: до сих пор не читала «Коммунистического манифеста»! Как-то все не удавалось раздобыть.

— Понятно. И краснеть, моя милая, не от чего. Совершенно не от чего. Мы-то знаем: не так-то просто заполучить «Коммунистический манифест». Даже в Питере. Прочтешь здесь. Правда, у меня только на немецком.

— Даже лучше. Мне — для практики в языке.

— Вот, вот. Будет двойная польза. Возможна и тройная, — Владимир подчеркнул эти слова энергичным жестом, обрадованный тем, что вовремя припомнил самое важное, — если ты Оскара познакомишь с «Манифестом». По две-три странички в день. А потом возьметесь за «Капитал». Постепенно ты поможешь ему избавиться от всей этой блажи, внушенной волостным писарем!

— Это, Володя, нелегко.

— Конечно, трудно. Но необходимо.

— А русский язык?

— Ты — учительница и сумеешь все совместить… Да, — спохватился Владимир, глянув на свои листы. — Я тебя перебил. Ты еще что-то хотела сказать.

— Только одно: перед тобой — неподготовленная читательница. А уж ты…

— Буду разъяснять, а в рукописи править. Я, Надюша, с первых шагов, с первых своих строчек ставил основной целью — писать так, чтобы понял каждый рабочий. Во всяком случае, к этому стремился и стремлюсь. А насколько удается — не знаю. Писать популярно — это трудно. Очень трудно. Ну, читай дальше.

Они снова углубились в тексты.

Однако тишина была недолгой. И первым заговорил Владимир:

— Наденька, взгляни сюда. Никак не дается. Сразу два незнакомых слова, в словаре — по нескольку значений.

Надежда подсела к нему, и они склонились над книгой Веббов, перелистали англо-русский и русско-английский словари. Потом Надежда отыскала те же строки в немецком переводе, который у Владимира во время этой работы всегда был под рукой, и сложную фразу наконец-то удалось разгадать.

И опять в горнице стало тихо. Только поскрипывало перо да шелестели перевертываемые листы, мягко и тихо — книжные, жестко — рукописные.

Через некоторое время Надя, отложив рукопись, выпрямилась на стуле:

— Тут у тебя, Володя, идет речь о специализации в земледелии, подчеркнуто — в торговом. Я мало знаю сельское хозяйство. Разве уже сложилась такая специализация у нас в России?

— А как же. — Владимир встал, сделал несколько шагов по комнате. — Наше капиталистическое торговое земледелие идет по стопам Западной Европы. Все больше и больше развертывается международная торговля. Вот, скажем, Италия — продает вино, покупает масло в Дании. И Франция тоже. И у нас уже не первое десятилетие, как определились районы специализации торгового земледелия. К примеру, Англии, морской державе, необходима наша пенька для канатов, и северные губернии сеют коноплю. Смоляне — лен. А на Кубани — твердую пшеницу, самую лучшую в мире: итальянцы без нее не могут сделать хороших макарон. Вспомним еще о масле. И здесь, в Сибири, уже начали вырабатывать на заводах сливочное масло. Вот кончится наша с тобой ссылка, поедем мы за границу…

— В эмиграцию?

— Пусть тебя не пугает это слово. Ты сама знаешь, нам нужна, нам крайне необходима своя боевая марксистская газета. Здесь я много думал о ней, советовался с Глебом, с другими товарищами. Мнение единое — газета будет нашей помощницей, нашим организатором. Где ее издавать? Только за границей. По опыту Герцена. И по некоторому опыту Плеханова, хотя и для него газета будет новым делом… Так вот, где-нибудь в Германии или Англии нам с тобой подадут к завтраку — что бы ты думала? — сибирское масло! Да, да.

Вошла Елизавета Васильевна с кринкой молока:

— С погреба. Выпейте по стаканчику холодненького. Варламовна принесла.

— Хорошая она женщина! — отметила Надежда.

— Другую такую хозяйку и сыскать вряд ли возможно, — подхватила мать. — Может, остаться нам на этой квартире?

— Нет, нет, — возразил Владимир. — Будем искать другую. И не только потому, что хозяева часто устраивают «гулянки», попросту — попойки… Нам надо попросторнее…

— Я стала отказываться от молока, — продолжала Елизавета Васильевна, — а Варламовна говорит: «Все одно поросятам выливаем».

— Если все равно поросятам, — рассмеялся Владимир, — так пей, Надюша!

— А ты говорил…

— Торговое скотоводство? А тут — поросятам! Это оттого, что в Шуше еще нет маслодельного завода. Но завтра он будет. Обязательно будет. Патриархальщине придет конец.

Проходили дни за днями, недели за неделями, а полиция все не присылала документов.

В чем же дело? Намеренное издевательство или обычная чиновничья медлительность?

Ульянов справлялся и у волостного писаря, и у священника, и у стражника Заусаева, заставлявшего каждый день расписываться в прошнурованной книге. Стражник отвечал отрывисто:

— Начальство знает. Закон-порядок!

Не завалялись ли их «статейные списки» в канцелярских дебрях? И они отсылали напоминания исправнику, но ответа по-прежнему не было.

Теперь ни работа, ни прогулки уже не могли приглушить волнения. Надежда стала жаловаться на бессонницу. Владимир тоже ночи напролет беспокойно вертелся на кровати, укладывался поудобнее, стараясь заснуть, и только на рассвете впадал в забытье. Утром вставал с головной болью.

Не выдержав, без всякого разрешения поехал в Минусинск.

И нет его.

Возможно, что вчера не успел приехать в город до закрытия «присутствия». Но сегодня к исправнику, несомненно, пошел с утра… Мог бы давно вернуться.

Где он? И что с ним? При его пунктуальности.

Револьвер оставил в столе. А ведь могли разбойники по дороге посчитать за богача. Говорят, так погиб где-то в Якутской области рабочий-революционер Петр Алексеев…