В списке дворовых людей числилось около 30 человек: 21 мужчина (кучера, лакеи, хозяйственные рабочие и т. д.) и 6 женщин, в основном их жены и дочери — горничные, кухарки, прачки. В числе 5—6 приживалов и приживалок, которых всегда опекала сердобольная Екатерина Львовна,— двое обедневших мужчин-дворян, три вдовы, коллежские секретарши с детьми и слугами, воспитатель Феденьки Николай Афапасьевпч Хлопов, а также живущий по найму (снимавший квартиру) дальний родственник Иван Федорович Булыгин с женой Марьей Васильевной, семью детьми и десятью дворовыми. Всего в доме одновременно проживало около семидесяти человек, так что покоя и тишины всегда недоставало.
Отец и мать поощряли раннее увлечение сына стихосложением, поэтому и старались подобрать ему хороших наставников в русской словесности, в поэзии. Уже первый его учитель Семен Егорович Ранч, двадцатилетний выпускник Севской духовной семинарии, который переехал в Москву из Овстуга вместе со своим воспитанником, был, по словам Аксакова, «человек в высшей степени оригинальный, бескорыстный, чистый, вечно пребывающий в мире идиллических мечтаний, сам олицетворенная буколика (буколика — здесь идиллия.— Авт.), соединявший солидность ученого с каким- то девственным поэтическим пылом и младенческим незлобием».
В свою очередь и Ранч замечал: «Провидению было угодно вверить моему руководству Ф. И. Тютчева, вступившего в десятый год жизни. Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня, года через три он уже был не учеником, а товарищем моим,— так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум».
Переезд Тютчевых в Москву и житье в их доме в Армянском переулке Ранча вполне устраивало. До Московского университета, к поступлению в который он уже начал готовиться, было недалеко. Устраивало Ранча и летнее пребывание со своим воспитанником в подмосковном имении Тютчевых Троицком в Теплых Станах. В 1815 году Ранч поступил в Московский университет и покинул гостеприимный дом в Армянском переулке, где все любили скромного преподавателя. Но дружба его с любимым учеником ни тогда, ни позже не прерывалась.
А поэтические семена, попавшие на благодатную почву, уже начали давать свои плоды. Как свидетельствовал тот же Ранч, его ученик «по тринадцатому году... переводил уже оды Горация с замечательным успехом». Переводов этих не сохранилось, но до нас дошло одно стихотворение того периода со следами подражания одам русских и латинских классиков. Стихотворение называлось «На новый 1816 год» и начиналось следующими строками:
Уже великое небесное светило,
Лиюще с высоты обилие и свет,
Начертанным путем годичный круг свершило И в ново поприще в величин грядет!..
Далее в стихотворении юный поэт обращается к купающемуся в роскоши вельможе, стыдит его, что он не обращает внимания на голодных вдов и сирот, и обещает ему за это самые жестокие небесные и земные кары. В стихотворении немало подражательных строк, но можно ли судить за это всего лишь двенадцатилетнего поэта, тем более что эти подражания в отдельных местах сделаны совсем неплохо.
Так, первая строка стихотворения «Уже великое небесное светило...» приводит на память строку «Уже полдневное светило...» из ломоносовского «Утреннего размышления о божием величестве». «Слетает с урной роковою младый сын Солнца — Новый год!..» — строки, так напоминающие новогодние оды Державина. Есть в стихотворении и заимствования из карамзинской «Поэзии». Эти подражания хорошо доказывают, что уже в детские годы Тютчев был знаком с русской поэзией и что именно она обогатила будущего поэта-лирика и философа всеми своими красотами, глубоким содержанием, народностью и патриотичностью, дала тот душевный настрой, который не покидал его в течение всей долгой поэтической жизни.
«Обедал в доме Тютчевых...»
Видимо, не без участия Ранча произошло знакомство семейства Тютчевых с профессором Московского университета, светилом кафедры российского красноречия и поэзии Алексеем Федоровичем Мерзляковым.
Мерзляков несколько раз побывал в гостях у отца поэта, с любопытством приглядываясь к его сыну Федору. Известный по тому времени поэт, автор любимых в народе песен «Среди долины ровныя...», «Чернобровый, черноглазый...» и других, он любил отыскивать молодые таланты. И делал это не бескорыстно, так как вместе с коллегами по университету профессором И. А. Двигубским и магистром И. Н. Кузьминым содержал при своем доме пансион «для благородных де^ тей мужеска пола числом от 20 до 30 человек». Для этого-то пансиона профессор вместе с товарищами и
подбирал себе воспитанников среди состоятельных родителей. II хотя плата за учебу была очень высока, пансион славился в Москве, учить в нем своих детей считалось престижным. В свою очередь, это давало нуждающимся педагогам, в том числе и обремененному большой семьей Мерзлякову, существенную финансовую поддержку.
По всей видимости, родители юного поэта определили его в этот пансион так называемым полупансионером. В отличие от других, постоянно живших там учеников, Федор Тютчев приезжал туда в папенькиной карете лишь на дневное время. Наиболее способным из питомцев профессора сулили прямое поступление в Московский университет, а тринадцатилетний мальчик уже мечтал об этом.
И еще об одном знаменитом госте надо непременно рассказать, который даже в своем дневнике упоминал про обед, проведенный им в хлебосольном доме в Армянском переулке. Случилось это 28 октября 1817 года. Тютчевы ждали к себе с визитом воспитателя царских детей, известного поэта Василия Андреевича Жуковского. Екатерина Львовна сбилась с ног — что подавать на стол, как лучше принять такую персону. Заботила ее и мысль — не прочесть ли Феденьке что- нибудь из своих стихов? Но тот, весь пунцовый от смущения, отказался. Но потом все-таки пожалел, когда увидел добрую улыбку Василия Андреевича, выходящего из кареты с царскими вензелями.
Но эта встреча запечатлелась в памяти юного поэта много меньше, чем вторая, происшедшая полгода спустя, 17 апреля 1818 года. Отец, внемля просьбам сына, решается продолжить знакомство с Жуковским. Чтобы застать его на месте, отец и сын рано поутру отправляются в Кремль, где, из-за тесноты помещений во дворце, Жуковского, приехавшего из Петербурга, разместили в одной из келий Чудова монастыря. Не успели Тютчевы войти в ворота, как их встретил праздничный фейерверк по случаю рождения наследника престола, будущего Александра II.
Много лет спустя, за три месяца до своей кончины, в апреле 1873 года Тютчев, уже разбитый параличом, пытался продиктовать жене Эриестине Федоровне последние поэтические строки о давно умершем старшем друге, вспоминая происшедшую пятьдесят пять лет назад встречу с ним в Кремле:
