Скоро наступит осень, а следом за нею все покроется мраком круглосуточной полярной ночи, и тогда начнется самая страдная пора для разведчиков. Воевать и спать придется на каменистом грунте, под леденящим ветром, в пургу и в метель. По нескольку дней, а может, и недель но будет горячей нищи — в рейдах нельзя разводить костер. По кручам скал, по тонкой тундре, через горные ручьи и болота трудно даже без боя пройти один километр, а придется совершать марши с боями на десятки километров, забираться на еще более крутые горы и сопки, чем те, какие мы уже видели, пробираться через ущелья и пропасти.
Трудно воевать на скалистом побережье моря, еще трудней — вдали от его берегов. Но если ты решил стать разведчиком — да еще морским разведчиком! — в твоем сердце не должно быть робости перед сильным и коварным врагом и страха перед суровыми испытаниями. Страх врагу и неистребимую ненависть к захватчику должен ты нести в своем сердце!
Действуешь ли в составе отряда, в мелкой группе или тебе придется сражаться в одиночку, — вся твоя надежда в оружии. Владей им в совершенстве. Но самое сильное оружие советского разведчика — это его чистая совесть и высокий долг перед Родиной.
…Об этом говорил нам старший лейтенант Георгий Лебедев, и мы слушали его не перебивая. Никто ни о чем не спрашивал. Все было предельно ясно, а выбор — остаться в разведке или вернуться в базу — еще был свободен для каждого моряка.
Но выбор уже был сделан.
После второго рейда я тоже долго не мог заснуть, но уже не потому, что меня томили какие-то сомнения. Нет! Я вспомнил строй разведчиков на пирсе и босоногого Белова на правом фланге. Я отчетливо представил себе позор, до которого лучше не дожить, чем его испытать. Лучше пасть славной смертью Саши Сенчука, лучше уж, на самый худой конец, мучиться перед кончиной, как тяжело раненный матрос Николай Рябов, чем, подобно Белову, здоровому и невредимому, не иметь силы поднять голову, чтобы посмотреть в глаза своему командиру, своему товарищу.
Испытания только начинались. Но второй рейд уже не похож был на первый.
Спокойней и уверенней смотрел я в будущее.
В истории отряда североморских разведчиков можно встретить названия различных мысов и фьордов. Чаще других упоминается мыс Пикшуев на побережье Мотовского залива, близ устья реки Большая Западная Лица. Этот отлогий мыс косой вдавался в Мотовский залив. Если учесть, что через залив шло снабжение наших войск, оборонявших хребет Муста-Тунтури, то станет ясным, какое значение придавал враг мысу Пикшуев. Здесь были его наблюдательные пункты, доты. Постоянный гарнизон горных егерей-пехотинцев и артиллеристов оборонял мыс с моря и с суши.
Накануне первого похода на мыс Пикшуев к нам в отряд пришла Ольга Параева, Оленька, как ее тут же прозвали разведчики, — маленькая, стройная, миловидная блондинка, карелка по национальности. Параеву направили в отряд как санитарку и переводчицу. Она знала финский язык, а по данным разведки мыс Пикшуев обороняли наряду с егерями и финны.
Появление Оленьки Параевой вызвало необычайное оживление среди разведчиков. Некоторые моряки вспоминали старую примету о незавидной судьбе корабля, который примет на борт женщину. «Да какая она женщина — девчушка!»— говорили те, кто с особым усердием стал следить за своей внешностью. Едко подтрунивали над мнимо больными, повалившими на прием к «доктору», у которого чуть скуластое с румянцем личико и озорные серые глаза с необычайно длинными ресницами.
Я демонстративно высказывал свое равнодушие к «разведчику в юбке», зло подшучивал над ее пациентами и поплатился тем, что совершенно неожиданно стал объектом внимания Ольги Параевой. Ей не понравилась моя пышная шевелюра. В присутствии других разведчиков Параева сделала мне замечание и посоветовала постричься.
— Что вы, Олечка! — тут же вмешался в разговор Витя Тарзанов. — У Леонова вся сила в волосах, как у Черномора — в бороде. Читали «Руслан и Людмила»?
Но Параева совершенно серьезно смотрела на меня и только мигала своими длинными светлыми ресницами.
— Разве у вас прическа? — спрашивала она, явно недовольная тем, что мне как раз нравилось. — Лес дремучий! И потом — это же негигиенично! Хотите, Леонов, я сама вас подстригу? Аккуратненько…
— Конечно, хочет! Что за вопрос! — увивался вокруг Параевой Витек. — Принести ножницы? Мы его мигом из Черномора в Беломора превратим.
Я вспылил и сказал Параевой, чтобы она оставила меня в покое. Мне этого показалось мало, и я посоветовал Параевой заниматься лучше мазями и таблетками для своих пациентов. Их и без меня хоть отбавляй.
— Вот какой вы!..
Параева смутилась и отошла.
Через два дня уже при совершенно иных обстоятельствах Параева припомнила мне этот разговор.
В первом рейде на мыс Пикшуев я больше наблюдал за боем, чем активно в нем участвовал. Сразу после высадки меня ранило: осколок мины впился в правую ступню.
Боец, раненный в тылу врага, особенно остро переживает свое бессилие. Он видит, как трудно товарищам, не может им помочь, и сам им в тягость, если рядом нет санитара. Я находился в небольшой группе старшего лейтенанта Клименко. С моря к Пикшуеву направились взводы Лебедева и младшего лейтенанта Бацких во главе с майором Добротиным. С ними была санитарка Параева. Разведчики Клименко должны перерезать дорогу к тылам противника, когда основная группа ударит по гарнизону мыса. Чтобы не ослабить группу, я отказался от сопровождающего и попросил лейтенанта оставить меня одного — пусть все следуют по своему маршруту.
Разрезав голенище, Степан Мотовилин снял с меня сапог и перевязал раненую ногу. Клименко, оставив мне запасной диск к автомату и две гранаты, сказал:
— Это на всякий случай… Спрячьтесь в камнях и ждите. После боя придем за вами.
— Не тужи, Виктор, придем! — подбодрил меня Степан и побежал догонять ушедших вперед разведчиков.
Я остался один и вскоре понял, что одиночество тяготит меня еще больше, чем ранение. Кругом тихо, и эта тишина настолько томила своей неизвестностью, что я обрадовался, когда в горах прогремели выстрелы. Они то приближались, то опять удалялись. Солнце уже пригревало. Олений мох — ягель отдавал солнцу скопленную за ночь влагу, и невидимые в камнях ручейки журчали все сильней. А выстрелы раздавались все реже, приглушенней, и не с той стороны, откуда их следовало ждать. Я знал, что звук в горах обманчив, верил, что такой опытный следопыт, как Мотовилин, найдет ко мне дорогу. И все же никак не мог унять охватившего меня беспокойства.
