– Погоди, кажись, кто-то подъехал, – перебил его Степка и выбежал вон. За ним из палатки шмыгнул и его гость.
В ночных сумерках бригадирский денщик увидал небольшого человека, который быстро шел к палатке. Камзол его был расстегнут, шляпу он держал в руке.
– Степка, воды! – крикнул он на ходу.
Бригадирский денщик шмыгнул за палатку, – хотелось послушать, что ж будет дальше.
В подполковничьей палатке упал, глухо звякнув шпорой, один сапог, потом другой. Еще мгновение – и тот же быстрый голос уже не в палатке, а где-то тут, в двух шагах, сказал:
– Лей! Только не на плечи, а на голову!
Послышался плеск воды.
– Хор-рошо, помилуй Бог, как хорошо!
– У меня еще одно припасено, – сказал Степка.
– Молодчина! Валяй!
Снова шум воды, довольное покрякивание, топот босых ног.
– Есть не буду – ужинал у графа. Ступай спи!
Бригадирский денщик, улыбаясь в подстриженные на гренадерский манер усы, пошел прочь.
«Ну и барин! – думал он. – Помыться в такую жару хорошо, слов нет, но помыться, как пристало штаб-офицеру: в тазу, с мылом, с душистой водой. А он – из ведра. Ровно мужик, слезший с полка́. И теперь завалится на сено. Чудак!»
И бригадирский денщик даже махнул рукой.
После холодной воды приятно пощипывало тело. Веки закрывались сами. Устал за день. Хотелось спать. В голове – все то, что назойливо лезло целый день:
«Мне бы сорокатысячную армию и кроатов Лаудона! Плевал бы я на всех Даунов! Сегодня же – на Берлин! Хоть там впереди король, хоть черт, хоть дьявол!.. Царь Петр ведь говаривал: «Во всех действиях упреждать». Конечно же – упреждать, а не стоять так в нерешительности, как Салтыков!»
Суворов улыбнулся. «Ретирада»[15] – подлое слово! И еще – обоз. Перед глазами одна за другой замелькали тысячи повозок, палуб, телег…
– Александра Васильич, – тихо позвал Степка: ему было жалко будить барина в этакую рань.
Суворов всегда спал очень чутко. Проснулся, отбросил простыню:
– Ась?
– Казак с донесением. От Туроверова.
Суворов вскочил и как лежал голый, так и выбежал из палатки.
Лагерь спал. Откуда-то снизу, из Кунерсдорфа, доносился одинокий крик каким-то чудом уцелевшего петуха. Долина за Большим Шпицем, озера – все в белом тумане.
У палатки – бородатый казак.
– Какие новости, дядя? – спросил Суворов.
– Пруссак переправился через Одру, ваше благородие.
– Где?
– У Горитца.
– Все? И артиллерия?
– Конница перешла вброд, а пехота и пушки по мостам понтонным.
– Так, так. Спасибо. Обожди, борода!
Суворов юркнул в палатку.
Степка хотел помочь барину одеться, но, как всегда спросонок, был дурак дураком: тыкался во все и только мешал. Барин за сапог – и Степка тогда за сапог. Степка хочет подать кафтан – глядь, а он уж в руках у барина.
Суворов вскочил, напяливая на ходу кафтан. Побежал.
У палатки главнокомандующего стояло двое часовых. Один сладко спал, опершись о фузею, другой крепился.
– Кто идет? – заорал он больше для того, чтобы разбудить спящего товарища.
Затем, как будто сейчас опознав подполковника, отвел фузею в сторону.
В передней части большой палатки спал денщик. Суворов тронул его за плечо, но в это время ковер, заменявший дверь, откинулся, и Суворов увидал главнокомандующего. В стареньком шлафроке Салтыков казался еще меньше, чем был на самом деле. Граф почесывался и зевал.
– Что случилось? – спросил он.
– Казак с донесением от Туроверова, ваше сиятельство.
– Снова перебежчик или захватили пленных?
– Нет. Король переправился через Одер у Горитца со всей армией.
– Так и знал, – махнул рукой Салтыков. – А они давеча: отступать к Кроссену. Дураки!.. Мишка! – крикнул он денщику. – Буди адъютантов!
Салтыков вышел из палатки.
– Вон какой туман. День жаркий будет, – сказал он, но видно было, что думает о другом. – Вот что, батюшка! – Салтыков взял Суворова за пуговицу. – Весь обоз немедля – за Одер, к Шетнау. Поставить вагенбург[16]. Команду… – он на секунду задумался, – бригадира Бранта. Господину Лаудону со всем отрядом подняться на высоты. Тотчас же бить зорю. Весь фрунт повернуть кругом, вот сюда, на юг, – указал пальцем Салтыков. – Всем полкам строить батареи, ретраншементы. Отсюда до Мельничной горы. Вторую дивизию Вильбуа поставить в центр, к Румянцеву. Его величество хочет взять нас с тылу! Ин тому не бывать!
Повернись, моя дивизия,
Со левого крыла.
Что со левого со фланга
На правое крыло.
Не пора ль нам зачинать,
Свое дело окончать.
Солдатская песня
Ильюха Огнев проснулся – били барабаны.
Он вскочил вместе со всеми. Хотелось спать, слипались глаза, еще плохо слушались пальцы. А тут приходилось возиться с пуговицами да подвязками. Надо было смотреть, чтоб, как учил Егор Лукич, задний шов штиблета проходил точно посредине ноги, чтобы пуговицы на боку были все застегнуты, а сам штиблет не вылезал выше колена больше чем на три пальца.
Ильюха одевался и все никак не мог разобрать, как барабанят: или в поход, или вставать. Словно бы и вчера таким же манером били, только сегодня почему-то немножко пораньше, – за Мельничной горой, на востоке, еще чуть начинало розоветь.
Спросить у Егора Лукича постыдился – отчитает: мушкатер, а сигналов не помнишь!
Шепнул тихо соседу Иванову:
– Дяденька, почему сегодня так рано?
– Стало быть, надо! – хмуро буркнул тот. – Пруссак, должно, близко.
– Мы в поход пойдем?
– Дурья голова, да разве не слышишь, что бьют? Зорю, а не генеральный марш. Значит, только подыматься, а что дальше будет, увидим!
Скоро всем стало ясно: велено было свернуть палатки и сдать все лишнее в полковой обоз. И полковые, и офицерские обозы отправлялись за Одер. Уже с Еврейской горы, вниз к Франкфурту, без конца тарахтели провиантские, канцелярские и палаточные палубы. Вся гора стояла в облаке пыли.
Солдаты складывались, живо обсуждая события:
– Это, брат, неспроста! Коли уж из обозов вагенбург делают, значит, пруссак недалеко!
– Не забудь, парень, чистую рубаху оставить, – сказал Егор Лукич Огневу.
– А я только собирался стирать. Экая досада, – чесал затылок Иванов.
– Помрешь и в немытой, – ответили сбоку.
– Глянь-кось, дяденька, – сказал молодой мушкатер из соседнего капральства, – сколько войска валит!
– К нам на подмогу, – ответил ефрейтор.
– Под наше крылышко.
– Так-то веселей.
С Еврейской горы через овраг Лаудонгрунд шла во взводных колоннах на Большой Шпиц 2-я дивизия Вильбуа.
– Не задерживай, получай шанцевый инструмент! – крикнул, проезжая верхом, какой-то молодой офицер из обоза.
