Однажды после очень веселой и шумной пирушки, на которой Франциск был провозглашен царем молодежи и ему вручен был почетный жезл, разгульные товарищи Франциска возвращались вместе с ним по улицам города, уже погруженного в сон. Распевая веселые песни, они не заметили, что Франциск отстал от них, когда же они стали его разыскивать, то нашли погруженным в глубокое раздумье. Он стоял неподвижно, держа свой жезл “царя безумцев” в руках и не замечая ничего, что творится вокруг.
– Что это с тобой? – закричали они ему, стараясь пробудить его от раздумья. – “Вы разве не видите, что он замечтался о своей возлюбленной, на которой собирается жениться!” – воскликнул кто-то.
– Вы правы, – отвечал Франциск, пришедший, наконец, в себя. – Я мечтаю о том, чтобы взять себе жену, самую красивую, самую чистую и самую благородную, какую только вы можете вообразить.
В этом ответе сказался тот перелом, который совершился в душе Франциска, и друзья его скоро поняли это. Они убедились, что он уже больше не товарищ им в веселых похождениях, и оставили его в покое. Вскоре им пришлось узнать, о какой невесте, чистой и благородной, говорил Франциск.
В храме, который был выстроен впоследствии в Ассизи в честь Франциска, находятся чудные фрески знаменитого художника Джотто, изображающие сцены из жизни основателя ордена францисканцев. На одной из этих картин изображено символическое обручение Франциска с нищетой в образе красивой женщины с исхудалым лицом и в разорванном платье. На нее лает собака, в нее бросают каменьями, путь ее усеян терниями, но Христос, с высоты небес, благословляет ее брак с Франциском, которому она протягивает руку, – и ангелы кругом ликуют.
Оставив общество друзей, не понимавших ни его душевной тоски, ни совершившейся в нем перемены, Франциск стал еще более искать уединения, и чем более размышлял о своей прежней жизни, тем отвратительнее она ему казалась. Наслаждения и удовольствия, которым он предавался некогда со всем пылом юности, потеряли для него всякую прелесть. Он увидел мелочность и тщеславие своих бывших друзей, тотчас же отвернувшихся от него, как только он перестал сорить для них деньгами и быть веселым собеседником на пирушках.
Друзья покинули Франциска, но ему остались верными бедняки, к которым он всегда, даже в период самой разгульной жизни, относился с теплым сочувствием и немедленно приходил на помощь. Тоскующей душе Франциска, не находившей нигде успокоения, доставляла невыразимую отраду робкая дружба и привязанность обездоленных и несчастных. Необыкновенная кротость и доброта Франциска привлекали к нему сердца людей, нуждающихся не только в подаянии, но и в сочувствии и добром слове. У Франциска они всегда находили и то, и другое, и он никогда не подавал милостыни с высокомерием, свойственным другим богачам.
Дружба бедняков и робкое их поклонение хотя и радовали Франциска, но в то же время возбуждали в его душе какое-то смутное чувство, и ему все казалось, что он недостоин того восторженного поклонения, которое он встречал в беднейших классах населения Ассизи. Большинство бедняков, известных Франциску, впали в нищету вследствие войн, плохих урожаев и болезней и поэтому нуждались не только в материальной помощи, но и в нравственной поддержке, у Франциска они всегда находили и то, и другое, и не удивительно, что они питали к нему величайшую преданность.
Чуткая душа Франциска начала сознавать все сильнее и сильнее противоречие между окружавшей его роскошью и нищетой, свидетелем которой ему приходилось быть. Прежде Франциск щедро раздавал милостыню, но не задумывался над чужими страданиями. Теперь же он проникался этими страданиями, и роскошь его жизненной обстановки становилась ему все более и более невыносимой. Жить в такой роскоши и подавать нищему от своих избытков казалось ему недостойным человека, проникнутого любовью к ближнему; мало-помалу бедность и нищета окружались особенным ореолом в глазах Франциска и получали заманчивую прелесть, какой уже не имел для него окружающий мир богатства и наслаждений.
Франциск и прежде всегда жаждал подвигов, увлекаясь рыцарскими чувствами. Теперь же, вследствие совершившегося в нем нравственного перелома, рыцарские подвиги не привлекали его более, но стремление отдать себя всего какой-нибудь идее, жажда самопожертвования еще усилились в нем. Мало-помалу спокойствие проникало в его душу. Чудная окружающая природа оказывала на него свое действие, но он смотрел на нее уже совсем иными, просветленными глазами и находил в ней новый, неизвестный ему до тех пор, источник наслаждений. Он начал ощущать в сердце прилив глубокой нежности и сострадания ко всему живущему, к самому маленькому зверьку, к каждой былинке. Он перестал избегать общества, ему казалось временами, что он готов обнять весь мир и прижать к своему сердцу все страждущее человечество. Он ощущал в себе потребность действия; ему хотелось прокричать всем людям, чтобы они полюбили друг друга, воинам – чтобы они перестали проливать кровь, но он не знал, как поделиться ему с людьми тем беспредельным запасом нежности и любви, который накопился у него в сердце.
Около этого времени Франциск совершил паломничество в Рим. Настроение той эпохи, в которой он жил, конечно, должно было заставить его искать утешения и указаний в религии. Эти указания он нашел в христианском учении, в проповеди Христа, которая и придала осязательную форму его неясным стремлениям и побуждениям. Его путешествие в Рим ознаменовалось важным событием, решившим его дальнейшую судьбу. Много раз, подавая нищим милостыню и утешая их, он терзался вопросом, был ли бы он в состоянии переносить безропотно такую нищету. Тяжесть какой-нибудь ноши можно вполне оценить лишь тогда, когда взвалишь ее себе на плечи, и поэтому Франциск решил испытать на себе, каково быть нищим, ничего не иметь и находиться в зависимости от сострадания, а подчас и от каприза прохожих.
На ступенях базилики св. Петра постоянно толпились нищие в лохмотьях, голодные и бесприютные. Франциск щедро раздал им милостыню, после чего, высыпав все оставшиеся у него деньги в церковную кружку, поменялся с одним нищим одеждой, нарядился в его лохмотья и в течение целого дня простоял на паперти голодный, протягивая руку за подаянием.
Этот поступок доставил Франциску то нравственное удовлетворение, которого так жаждала его душа. Он одержал победу над своей природной гордостью и действительно приблизился к низшей братии, служению которой мечтал посвятить себя.
В таком настроении радостного возбуждения, доставляемого ему поступком, в котором он видел доказательство победы духа над плотью, Франциск отправился в обратный путь. Дороги в Италии и до сих пор еще усеяны маленькими часовенками, призывающими путников к благочестию. Тогда этих часовен было еще больше, и Франциск, не пропустивший ни одной из них, не раз присутствовал при богослужении в такой часовне, затерявшейся где-нибудь в лесу, иногда совершенно один, слушая слово Евангелия, которое читал дрожащим голосом старичок священник. Слова кроткой проповеди Спасителя должны были особенно действовать в такой обстановке на пылкую душу Франциска, и когда он выходил из часовни на тропинку, душа его трепетала от неизъяснимого блаженства, – ему казалось, он слышит голос: “Следуй за мной!”.
