КОВАРНОСТЬ
Когда твой друг на глас твоих речей
Ответствует язвительным молчаньем;
Когда свою он от руки твоей,
Как от змеи, отдёрнет с содроганьем;
Как, на тебя взор острый пригвоздя,
Качает он с презреньем головою, —
Не говори: «Он болен, он дитя,
Он мучится безумною тоскою»;
Не говори: «Неблагодарен он;
Он слаб и зол, он дружбы недостоин;
Вся жизнь его какой-то тяжкий сон»…
Ужель ты прав? Ужели ты спокоен?
Ах, если так, он в прах готов упасть,
Чтоб вымолить у друга примиренье.
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье;
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье;
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом;
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочёл в немой душе твоей
Всё тайное своим печальным взором, —
Тогда ступай, не трать пустых речей —
Ты осуждён последним приговором.
Что касается Воронцова, тот, естественно, начинает искать предлог, чтобы удалить Пушкина из Одессы. Уже сложившаяся в глазах правительства репутация ссыльного поэта как растлителя умов подсказывает графу самое простое решение, и он обращается к царю с жалобой – Пушкин-де вредно влияет на местную молодежь. Ну а в ожидании Высочайшего волеизъявления генерал-губернатор отправляет Александра Сергеевича в нелепейшую командировку: обследовать места, повреждённые саранчой – только бы услать его подальше от дражайшей супруги. Единственным итогом поездки стали несколько зарифмованных строк:
Саранча летела.
Села.
Всё съела.
И дальше полетела.
24 июля 1824 года Александру Сергеевичу был объявлен царский приказ – уволить его со службы и отправить в Псковскую губернию, в имение, принадлежащее родителям, под местный надзор. Причём бесцеремонные власти потребовали от Сергея Львовича, отца поэта, шпионить за сыном и доносить на него. 9 августа Пушкин добрался до пункта назначения – деревни Михайловское. Началась северная ссылка, уже не прикрытая видимостью службы. Впрочем, поэт и сам ещё в 1823 году подал прошение об отставке.
Застав в Михайловском всю свою семью, которая по причине летнего времени тут отдыхала, Пушкин, конечно же, был весьма обрадован. Однако в ноябре родные вернулись в Москву, и Александр Сергеевич остался в этой горькой и тоскливой глуши со своей любимой старенькой няней. В господском доме только две комнаты и отапливались – его и Арины Родионовны. В долгие зимние вечера они частенько сходились вместе, и уже знаменитый поэт, совсем как в детстве, заслушивался няниными сказками и песнями. Об этом, собственно, и повествует его стихотворение:
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна, и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Понимая, как невыносимо для Пушкина при его живом, общительном характере прозябание в унылом и дремотном захолустье, друзья стараются хотя бы письмами приободрить поэта. Его лицейский товарищ, благоразумный и рассудительный Дельвиг, в своих посланиях призывает Александра Сергеевича к снисходительности: мол, не дразни правительство. А Жуковский, верный своему восторженному отношению к пушкинским стихам, пишет, что у него «не дарование, а гений». Как бы подтверждая эти слова, в Михайловской ссылке поэт создаёт такие шедевры, как стихотворная драма «Борис Годунов», поэма «Цыганы», новые главы «Евгения Онегина»… Благо вынужденное одиночество располагает к творчеству.
Если в «Цыганах», написанных по бессарабским впечатлениям, когда Александр Сергеевич пропадал несколько дней, увязавшись за цыганским табором, ещё заметно влияние Байрона, то в «Борисе Годунове» поэт проявляет уже гораздо больше самостоятельности. И вырваться из пут байронизма Пушкину помогает «История государства Российского», принадлежащая перу Карамзину. И хотя первые её тома, начавшие выходить в 1818 году, Александр Сергеевич встретил тайною эпиграммой:
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута, —
теперь по выходе X и XI томов, содержащих историю царствования Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца, поэт черпает из этого кладезя сюжет и материал для своей драмы. Конкретная фабула и необходимость следовать колориту эпохи дают Пушкину возможность наконец-то преодолеть несколько условную поэтику байроновского романтизма.
В Михайловском Александр Сергеевич начинает переписываться с Плетнёвым, вызвавшимся быть его издателем. Немудрено, что публикация «Цыган» сопровождалась шумным успехом. Тот же южный накал страстей, та же яркость образов, что и в первых поэмах, разве только ещё живописнее, ещё сильней. Но в целом всё тот же – уже знакомый и привычный – Пушкин. А вот первая глава «Евгения Онегина», вышедшая в феврале 1825 года, была встречена холодно, настолько холодно, что сбитый с толку автор приостанавливает печатанье романа. Дорабатывает, уточняет, шлифует. Хотя причина тут не в мелочах, а в крепнущих реалистических тенденциях его поэзии, пока ещё чуждых публике.
Даже коллега Александра Сергеевича поэт Рылеев оказался недостаточно чуток к этим новшествам. Напрасно Пушкин, состоявший с ним в переписке, попытался указать ему на превосходство своих последних поэтических опытов над более ранними. Рылеев неумолимо утверждал, что «Евгений Онегин» ниже «Бахчисарайского фонтана». Не чувствуя монументальности романа, лишь приоткрывшегося перед ним, упрекал Пушкина в мелкотемье: «Стоит ли вырезывать изображения из яблочного семечка, когда у тебя в руке резец Праксителя?» – и побуждал его к созданию вольнолюбивых поэм.
Написала Александру Сергеевичу в Михайловское и Елизавета Ксаверьевна Воронцова. В письме же своём сообщила, что у неё родилась дочь и что он – отец. На медальоне, вложенном в конверт, имелось миниатюрное в красках изображение девочки с едва приметными африканскими чертами. Переполнившие поэта чувства излились в небольшое стихотворение, которое при всех задатках шедевра так и осталось в черновике. К строкам, написанным по первому порыву, Пушкин не дерзнул более прикоснуться, ибо с горечью ощущал, что ребенок этот его и не его, что никаких прав на свою дочь он не имеет. Стихотворение и было тем благословеньем, произнести которое Александр Сергеевич не смел.
