Гости все шли и шли целый день. Дом сиял чистотой. Ни пылинки на большом столе, покрытом сукном, на стульях темного дерева. Окна оставались открытыми. Поглазев на новорожденного, обсудив, на кого он похож, заговаривали о погоде, о жаре, о грозе, которая вот-вот могла разразиться. Первый день прошел быстро.
На следующий день ребенка торжественно понесли в церковь Святого Петра, Синт-Питерскерк, — крестить. Вся семья в праздничных нарядах: Хармен и Нелтье, затем, по порядку, Геррит, Адриан, Корнелис, Виллем — четыре сына, Махтельд, дочка, и младенец в платьице с кружевом. Погода стояла прекрасная. По дороге кланялись знакомым. Члены семьи, оставшиеся католиками, не были допущены на церемонию. Перед Богом и людьми ребенок получил имя Рембрандт — исключительное имя. Нелтье объясняла, что это имя она выбрала в память одной своей прабабушки, Ремеджии, которую особенно чтили в ее семье.
Потом вернулись домой, а неделю спустя, 24 июля, устроили праздник. Хармен вновь надел свою шляпу с пером, ребенка снова нарядили в красивое платьице и опять позвали повитуху. Она и представила Рембрандта родственникам, друзьям, соседям. В тот день пировали на славу. Подавали вино, пиво, водку. Столы были уставлены оловянными кувшинами, бокалами, тарелками, блюдами, кружками, стаканами. Были фрукты, варенья, пироги с сыром, рыбой, мясом, марципаны, печенья с цукатами, анисом, вишней и пряники. Достали глиняные трубки, раскрыли табакерки. В открытые окна дома валил дым. Сколько колечек! От расположенного поблизости канала, как это обычно бывает летом, доносился гнилостный запах.
Маленький Рембрандт, как все груднички, рос обложенным кожей во избежание ударов и затянутым в корсет, чтобы спинка была пряменькой. Он перемещался в специальном стульчике на колесиках, учился ходить, подхваченный под мышки ремнем, и носил платьица вплоть до достижения сознательного возраста, когда его вдруг одели как мужчину — в точности как отца.
Что усваивал он поначалу, кроме распорядка дня и ночи? Поутру видел всю семью стоящей вокруг стола со сложенными руками. Отец вслух читал молитву. По окончании молитвы все говорили «аминь», и Хармен вновь надевал на голову шляпу. Завтракали: молоко, масло, сыр, черный хлеб. В полдень — «ноэнмааль»: снова молитва, затем суп с салом и овощами, сваренными в молоке, за ним рыба и фрукты. К трем часам пополудни дети толпились вокруг матери, чтобы получить полдник в виде хлеба и сыра, а поздно вечером — ужин, то есть молочная похлебка, бутерброды и остатки рыбы от обеда все с той же молитвой в начале и в конце. Свечи в оловянных подсвечниках мерцали на деревянном столе, тени родителей и детей шевелились на стенах.
В Лейдене, насчитывавшем уже 40 тысяч жителей, из которых 2 тысячи — ткачи, все жили по единому распорядку. Жизнь сына мельника определяла сама семейная мельница. Огромный корабль, машущий крыльями на валу Пеликана, сразу переносит человека в центр жизни народа. В пятом поколении это уже в крови: познавать искусство определять направление ветра, направлять крылья, чуять приближение грозы, когда еще не поздно снимать полотнища; слышать глухой стук шестеренок, раздающийся в звонком деревянном корпусе; знать, какими орудиями очищать жернов; освоиться с маленькими окошками, скудным дневным светом, вечной полутьмой, мучной пылью повсюду, с большими весами; вдыхать запах мешков; приучать себя всегда строго соблюдать чистоту; знать мельницу изнутри.
Он был еще совсем маленьким, когда Нелтье снова забеременела. На этот раз родилась девочка, получившая имя Лизбет. В комнате пахло кислым молоком. Нелтье просила Рембрандта не шуметь: малышка спит. Тогда ему понравилось подходить к колыбели и смотреть на этот живой комочек, погруженный в сон: было слышно лишь ровное дыхание, да изредка шевелились крохотные пальчики.
Отныне Хармена и Нелтье окружали семеро детей: пять сыновей и две дочери. Самый старший, Геррит, уже помогал отцу на мельнице. Поговаривали о том, чтобы отдать в обучение Адриана. Остальные — Махтельд, Корнелис и Виллем — ходили в школу.
Когда стояла хорошая погода, его водили на вал. Показывали вдалеке, на лугу, черту из простыней, выложенных отбеливаться на солнце, геометрию холста в геометрии полей, очерченных каналами.
Однажды вечером Геррит вернулся с охоты. Спустилась ночь. При свете свечи охотник потрясал большой птицей. Это была выпь. Геррит держал ее за лапы, головой вниз: длинный тонкий клюв, развернувшиеся крылья, пятнистые перья. Старший брат рассказал младшему, что эта птица мычит так же громко, как бык. В Голландии охотятся в основном на водоплавающих. Нелтье сказала, что выпь не слишком вкусна.
Понемногу ребенок открывал для себя ритм года. Праздновали Богоявление, начало поста, День святого Мартина, святого Николая. На Богоявление искали лепешку с запеченной в нее горошиной; по улице проходили шествия, возглавляемые тремя волхвами, один из которых чернил себе лицо, а дети шли позади, неся на палке большую бумажную звезду, подсвеченную изнутри свечой. В последний день перед постом ели блины, подкидывая их перед тем до самого потолка. Дети бегали по улицам, гремя своим «роммельспотом» — это мог быть горшок, кабаний пузырь, кусок дерева, — ну и грохот же стоял! На святого Мартина они стучались в двери и выпрашивали поленья, из которых жгли костры на площади. А на святого Николу получали подарки, положенные накануне в башмачок, выставленный перед камином.
Эти католические праздники ничуть не смущали протестантских проповедников. Кроме них был еще и праздник весны, на 1 мая на площадях высаживали деревья, вокруг которых водили хороводы, а 3 октября в Лейдене праздновали освобождение 1574 года[2] и ели национальное блюдо — хутспот (рагу с каштанами и репой) и не менее национальную селедку.
Рембрандт все это видел. Он вспомнит об этом в своем творчестве: там будут и мальчишки, с Богоявленской звездой, и базарные шарлатаны, и актеры на ярмарке, и бродячие торговцы со своим товаром — крысиной отравой.
Зимой мальчик любовался замерзшими каналами, людьми, катающимися на коньках. Но жанровым живописцем он не стал. Возможно, потому, что столько художников этим уже занимались (Франс Хальс) или еще займутся (Ван Остаде). Возможно, и потому, что впечатления детства оттолкнули его от этого. Или собственная натура.
А море? В двух лье отсюда оно лизало песок. Как Рембрандт открыл его? Как получилось, что оно ни разу не появилось в его произведениях? Равно как и груженные диковинными товарами большие корабли, возвращавшиеся с другого конца земли из жесточайших сражений, покрытые славой.
