В ноябре 1825 года Пушкин сообщал П. А. Вяземскому: «Трагедия моя кончена; я перечитал её вслух, один, и бил в ладоши и кричал ей: ай да Пушкин, ай да сукин сын»^^.
Здесь самое время кратко обрисовать общеисторический фон, на котором происходило создание «Бориса Годунова».
На закате эпохи Александра I (1801–1825) Пушкин превратился почти в изгоя; он сам писал о себе: «Я — вне закона». Сначала отправленный из Петербурга «служить» на Юг, он осенью 1824 года за свои «непозволительные» стихи был выслан в имение родителей Михайловское Псковской губернии. Его призывы и просьбы разрешить вернуться из «постылого Михайловского», хлопоты петербургских друзей никаких результатов не приносили.
Воцарение в декабре 1825 года Императора Николая I (1796–1855, Император с 1825 года) сулило избавление от затянувшегося плена. Однако декабрьский мятеж в Петербурге создал новые препятствия. Пушкин был лично знаком со многими лидерами мятежа, а некоторые относились к числу его друзей.
Не чувствуя за собой никакой политической вины, Пушкин не считал подобные обстоятельства существенными. Он хотел вернуться, просил друзей «похлопотать». В апреле 1826 года он получил письмо от В. А. Жуковского, в котором тот совсем не разделял радужных надежд и просил друга-изгнанника не спешить и быть «осторожным»: «Всего благоразумнее для тебя остаться покойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать для славы. Дай пройти несчастному этому времени... Ты ни в чем не замешан — это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся твои стихи. Это худой способ подружиться с правительством».
Пушкин же совсем не собирался «дружить с правительством». Он хотел с ним «помириться», но на условиях сохранения своего человеческого достоинства. О том откровенно высказался в письме своему другу, барону А. А. Дельвигу (1798–1831) в феврале того же года: «Я желал бы вполне и искренно помириться с правительством, и, конечно, это ни от кого, кроме его, не зависит. В этом желании более благоразумия, нежели гордости с моей стороны.
Стремясь добиться торжества справедливости, Пушкин поступил прямо противоположно увещеваниям Жуковского. В конце мая 1826 года он отправил послание Императору Николаю Павловичу. Кратко изложив свою историю, заключал: «Ныне с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшею моею просьбою Просьба была такова: разрешить ему переехать или в Москву, или в Петербург, или «в чужие края».
Прошло почти три месяца, и наконец свершилось. В Михайловское примчался царский фельдъегерь с приказанием немедленно явиться в Москву, где в то время находилась Царская Фамилия и Двор по случаю коронации Николая I. В «Высочайшем повелении» от 28 августа говорилось: «Пушкина призвать сюда. Для сопровождения его командировать фельдъегеря. Пушкину позволяется ехать в своем экипаже свободно, под надзором фельдъегеря, не в виде арестанта. Пушкину прибыть прямо ко мнe»^^
4 сентября 1826 года Александр Сергеевич покинул Михайловское, а 8 сентября был в Первопрестольной, прямо проследовав в канцелярию дежурного генерала, где получил указание начальника Главного штаба барона И. И. Дибича (1785–1831): по распоряжению Императора прибыть в Чудов (Николаевский) Дворец в Кремле. Как Пушкин рассказывал, «небритый, в пуху, измятый», он и предстал перед Самодержцем.
Царь принял Поэта в своих личных апартаментах в 4 часа дня 8 сентября. Это была не только первая встреча Поэта и Императора Николая Павловича, но и их первая беседа. Новый Монарх слышал о Пушкине как о «возмутителе спокойствия», но он уже знал и ценил его поэтический талант.
Этот диалог Власти и Гения оброс потом многочисленными сказаниями. Для высшего света сам по себе факт был труднообъяснимым. Царь в период жесткого графика своего пребывания в Москве уделил более двух часов человеку, которого еще вчера считали «неблагонадежным». Нет сомнения в том, что это была именно «беседа», так как для выражения «Монаршей воли» столь продолжительный временной отрезок не требовался.
Встреча Царя и Поэта не только переменила общественное положение А. С. Пушкина. Она способствовала росту его престижа, невольно рождала уважение к нему среди тех, кто раньше «не любил» и даже «терпеть не мог этого рифмоплета». Поэт услыхал из уст Самодержца и нечто необычное: «Ты будешь присылать ко мне всё, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором »^^ Неслыханное дело! Царь стал его цензором, сам Монарх теперь будет читать рукописи такого человека! По представлениям того времени, да и не только того, это была несказанная милость, это означало высочайшее признание!
Нельзя сказать, чтобы Пушкину доставляло особую радость цензорство Царя. Конечно, оно избавляло от ненужных и изматывающих ограничительных рогаток на других уровнях, но создавало специфические проблемы. Царское решение нельзя было оспорить, нельзя было никому пересмотреть. Здесь возникали сложности, иным авторам не известные. Так и получилось с драмой «Борис Годунов».
Осенью 1826 года она была представлена Царю, который прочел её в кругу Семьи и сделал заключение, которое шеф Третьего отделения граф А. Х. Бенкендорф (1783–1844) и препроводил автору: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скотта».
Пушкин не принял высочайшие рекомендации, решив не публиковать произведение. Когда же через несколько лет он вознамерился жениться и надо было приводить в порядок денежные дела, встал вопрос и об издании «Годунова». Требовалось непременно получить санкцию Царя. Пушкин отправил просьбу «по принадлежности» — Бенкендорфу.
В письме обозначил причины разногласий с Царем и невозможность изменить то, что изменению не подлежит: «Государь соблаговолил прочесть её, сделал мне несколько замечаний о местах слишком вольных, и я должен признать, что Его Величество был как нельзя более прав». Но не все замечания возможно было переделкой устранить.
«Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагает в уста исторических личностей. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано всё сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести. Моя трагедия — произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркивать того, что мне представляется существенным Пушкин просил разрешение опубликовать «Годунова» в том виде, как он существует.
