— Спрячьте, пожалуйста, пистолет. Я этого не люблю. Может войти слуга.
— Хе-хе, бухало же — друг и кормилец честного человека, консул! Ну ладно! Короля я устроил на теплом месте, бухало ложу поближе к сердцу, а новую липу — в бумажник! Пор-р-рядочек!
Они встают. Консул — как побитая собака, Сергей — как хозяин положения. И вдруг Сергей почтительно сгибается, меняет выражение лица и сладким голосом лепечет:
— Я счастлив, ваше превосходительство, что наша родина имеет за границей столь превосходных представителей!
Консул трет лоб. Кисло:
— Что? Ах, да, да…
Входит в обычную роль. Гордо выпрямляется.
— И я счастлив, сэр, что могу пожелать вам счастливого пути.
Они идут по ковру к двери. Сладчайше улыбаются и мурлычут друг другу:
— Я был очень рад познакомиться, сэр!
— О, я так обязан вам, сэр!
Ливрейный слуга с другой стороны двери уже начинает медленно раздвигать ее. Вдруг консул неожиданным рывком обхватывает Сергея за талию и, прижав его грудь к своей, рычит ему в лицо на чистейшем русском языке:
— Вы из Москвы?!
— А… — не удержался Сергей от неожиданности.
Но реакция у разведчиков, как у летчиков, — мгновенная! Он удивленно поднимает брови:
— Простите, я не говорю по-польски.
Консул кончиками пальцев трет виски:
— Нервы… Заработался… Простите… Простите, сэр!
На фоне окна высокий и прямой силуэт Иштвана, его лицо в тени. Перед ним Сергей, его лицо освещено.
— Ну как? Удалось?
Сергей делает вульгарные телодвижения и тычет свой нос в нос Иштвана.
— Ты что? Обалдел?
— Вживаюсь в роль! Поздравь с первой удачей: я — убийца из Сингапура!
Силуэт неподвижен и прям.
— Вживайся, вживайся, парень, но учти: если провалишься с паспортом графа и останешься живым, то как советскому разведчику тебе дадут лет тридцать тюрьмы или пожизненную каторгу и оставят луч надежды на обмен или пересмотр дела. А уж если схватят как сингапурского убийцу, то сразу же выдадут англичанам, и те вздернут в два счета.
С этим паспортом в кармане помни форму осуждения к повешению в английском суде. Она звучит примерно так: «Пусть ему наденут на шею веревку, пока он не будет мертв, мертв, мертв!»
Пауза.
Выражение лица Сергея меняется, он грустно опускает голову. Потом высоко вскидывает ее, у него просветленное лицо.
— Знаешь, Иштван, я читал, что у нас в Союзе каждую минуту открываются двери нового предприятия или жилого дома. Я и сейчас их вижу перед собой… Заводы… Дома… Люди, главное, наши люди… Хорошо-то как? И вот я подумал: когда я повисну в петле здесь, то дома зажгут новый огонек! Это буду я! Разве советский человека может умереть? Мы бессмертны, понимаешь, Иштван, бессмертны! Мы отказались от всего, что есть в жизни хорошего, даже от себя самих. Но ведь Родина всегда с нами, это — оставленный нам залог бессмертия!
У того же окна. Освещено хмурое лицо Иштвана, лицо Сергея в тени.
— Продолжай осваивать Берлин, Сергей. Улицы, кафе, рестораны, ночные кабаки — вот твои производственные помещения. Фрак — твоя спецодежда.
— Делаю, что могу. Сегодня в пять часов танцую в «Колумбус-Гаусе».
— Против Антгальского вокзала? Неудачный выбор! Увидишь надутых мещан, приехавших в столицу из провинции.
Сергей смеется. Качает головой.
— Среди них легче разглядеть и подцепить нужного человека.
Танцевальная площадка неуютного кафе для случайной публики с вокзала. Мужчины острижены ёжиком «под Гинденбурга», в петлицах у них свастики или значки Штальгель-ма. На женщинах нелепые платья провинциальных модниц. Подчеркнутое благочиние людей, неумеющих вести себя, и обусловленное сознанием того, что тут германская столица.
Входит Сергей. Осматривается. Все места заняты. Он замечает свободный столик. Садится. Подходит официант.
— Простите, майн герр, место оставлено для нашей частой посетительницы. Вот табличка: «Резервировано». Но я поставлю дополнительный стул рядом.
Музыка. Входит тоненькая белокурая девушка лет двадцати. Одета со вкусом, но небогато. Манеры несколько небрежные. На пальце она рассеянно вертит свой спортивный берет. Посадка головы гордая и независимая.
— Посмотрите на берет! Это ужасно! Какое неуважение к обществу! — шепчут дамы.
Девушка и Сергей сидят рядом и искоса рассматривают друг друга.
— Простите, что я говорю по-английски. Можно пригласить вас на танец?
— Спасибо. Будем танцевать и болтать.
Они делают круг.
— Нет, вы не угадали. Я не из Южной Америки, а из глубин таинственного Востока.
— Вы не похожи на коммерсанта!
— Неудивительно. Я — йог.
Они снова проплывают мимо своего столика.
— Напрасно вы взяли такой насмешливый тон, уважаемая фрейлейн. Йоги — не факиры, которые днем стоят на одной ноге, а ночью спят на битом стекле. Йоги — это мудрецы, они знают прошлое и будущее каждого человека.
Девушка весело смеется.
Они делают новый круг.
— Нет, для доказательств пока еще не время. Но я уже вступил в вашу жизнь как учитель и друг, милая Гретхен!
Удивленно:
— Боже, как вы узнали мое имя? Странно!
— Я знаю его давно.
— Очень странно…
Они сидят за столом. Грета смотрит на часы.
— Мне пора. Скоро семь. Благодарю вас, герр йог.
— Вы все еще шутите, фрейлейн Маргарита?
Они поднимаются. Сергей кланяется и протягивает руку:
— Александр Люкс. С кем имею честь говорить?
— Я не могу назвать себя, простите. Здесь я случайная гостья. Но если мы встретимся, буду очень рада. Прощайте, мой танцевально-философский учитель!
— Я не принимаю шутки. Но с сегодняшнего вечера я действительно ваш учитель, запомните это! А вашу фамилию я давно знаю.
Грета шутливо касается кончиком пальца носа Сергея:
— Дрррр! Мой дух и тело улетают по делу! Они спешат!
Оба не замечают, что наблюдавший за ними красивый молодой шарфюрер СС прячется за колонну.
Грета беспечно и легко идет по тротуару в толпе прохожих. Светлый предвесенний вечер. Сергей осторожно крадется сзади. Девушка сворачивает налево в первый же переулок, узкий и грязный. Здесь гаражи и мастерские. Возле них тесно сбились поставленные на ремонт машины, и толпятся слесари и механики в замасленных комбинезонах. Прохожих нет. Случайно обернувшись, Грета замечает Сергея. Ее лицо принимает надменное выражение. Пальчиком в светлой перчатке она делает ему знак:
— Подойдите-ка ближе, герр йог! С сожалением вижу: вы не индийский ясновидец, а берлинский шпик. А я не терплю слежки за собой.
