При таких условиях нетрудно было бы предсказать, куда направит свои шаги молодой Галилей, жаждущий знания и света истины. Великий недоучка очень скоро заключает союз с задумчивой, прекрасной богиней Уранией и не расстается с нею всю жизнь. Эта муза, как мы увидим, доставила ему много самых высоких радостей, какие только могут выпасть на долю человека; она открыла своему любимцу новые миры, которых не созерцали до сих пор ничьи смертные очи на Земле; она открыла ему тайны природы, которых многие не могли видеть даже и по его указаниям – настолько трудно было их разглядеть при тех жалких средствах, которыми располагал Галилей, и не обладая тем чудесным даром зрения, которым наградила его богиня; но она же была виновницей и великих страданий, которые пришлось ему претерпеть во имя ее впоследствии; своим примером он еще раз напомнил человечеству, что величайшие радости и наслаждения требуют и великих искупительных жертв, что похищение небесного огня влечет за собою страшную участь Прометея, вкушение от дерева знания – изгнание из рая, прикосновение к святыне – смерть.
Без сомнения, положение Галилея по выходе его из университета было тяжелым. Он оказался без всяких средств, не приготовленным ни к какому делу, могущему давать средства к жизни. Но свет, как говорят, не без добрых людей, и то, чего не заметили, не оценили в Галилее университетские преподаватели и должностные ученые, заметили другие. Во все времена не было недостатка в благородных людях, подававших руку помощи нуждавшимся в ней и тем связавших свое имя с именами великих или замечательных людей, для которых они сделали доброе дело. Вот благородный путь заслужить признательность потомства для всех не выдающихся особым талантом и способностями, но обладающих средствами или связями! К сожалению, богатые люди часто слепы и думают, что вернее достигнут известности, если приобретут за свои деньги какой-нибудь крест Почетного легиона, совершенно не способный спасти их от абсолютного забвения… Для Галилея таким добрым гением явился маркиз Гвидон Убальди, любитель науки, сам с успехом занимавшийся математическими вопросами и бывший одним из образованнейших и просвещеннейших людей своего времени. Наперекор мнению университета, благородный маркиз отзывался о Галилее как об «Архимеде новейшего времени» и говорил, что со смерти сиракузского геометра свет еще не видел такого гения, как Галилей. Эти слова в устах образованнейшего математика своего времени ясно показывают, каким необыкновенным человеком был молодой Галилей.
Маркиз Убальди был совершенно прав, и с его мнением, высказанным не только при жизни Галилея, но еще почти во время его юности, когда гений великого человека еще далеко не развернулся во всем блеске, не могут не согласиться историки математических наук даже и теперь, когда между нами и Галилеем лежит расстояние в три века. Это служит доказательством, что и сам он был далеко не обыкновенным средним человеком. Справедливость этого сделается для нас совершенно очевидной, если мы на минуту представим себе, как мог бы отнестись к Галилею средний человек нашего времени, то есть почти любой член окружающего нас общества, когда в суждениях обо всем преобладают какие-то стадные, заученные и обездушенные мнения, когда к людям относятся по принятому раз и навсегда шаблону. В самом деле, перед нами бедняк, сын какого-то темного музыканта, живущего в какой-нибудь трущобе с кучей детей и чуть не умирающего с голоду; перед нами студент, не желающий учиться медицине, которая помогла бы ему выйти из ужасной нищеты, выгнанный теперь из университета «за невзнос платы» и, значит, настолько малоспособный, что университетское начальство не решилось оказать ему снисхождение и принять на казенное содержание; ему есть нечего, а он только и говорит, только и бредит, что одной математикой, которая нигде не требуется и нужна лишь, и то отчасти, для занятия кафедры в университете, доступ куда ему прегражден; ученым он сделаться не хочет, потому что ни метафизика, ни сам Аристотель не только не пользуются его любовью, но даже оспариваются им; его голова набита пустыми фантазиями, которые ни к чему не приведут; – все университетские профессора говорят это – чего же еще нужно? «Да это неосновательный, даже, можно сказать, пустой молодой человек!» Вот как рассуждал бы о деле Галилея современный нам средний образованный соотечественник, привыкший думать по известному шаблону. Маркиз Убальди не думал так; значит, он не был этим средним «проницательным» человеком, а потому и заслуживает глубокой признательности потомства.
При своем высоком положении маркиз Убальди легко мог оказать помощь Галилею. По его ходатайству Галилей был назначен великим князем Фердинандом I из фамилии Медичи преподавателем математики в Болонский университет, откуда вскоре, в 1589 году, перешел в свою негостеприимную alma mater, Пизанский университет, через четыре года по выходе из него.
Хотя назначением профессоров высшей властью и можно злоупотреблять, как и всем вообще, но в настоящем случае по отношению к Галилею это было лишь восстановлением попранной справедливости. Конечно, Галилей не погиб бы и был бы не менее велик, если бы он и не занимался профессорством, потому что гений вовсе не такая ничтожная искра, которую легко затушить; но человеческое чувство наше не может не радоваться, что на долю великого человека одним несчастием, одною несправедливостью выпало меньше. Если бы избрание Галилея зависело от профессорской корпорации, то он, конечно, не попал бы в университетские преподаватели, потому что в глазах этой почтенной коллегии он не имел на то никаких прав, между тем как претендентов на кафедру математики было и тогда, вероятно, немало, и все это были, конечно, поседевшие в схоластических тонкостях доктора теологии и «обоих прав», «элоквенции и паче хитростей поэтических»; и кому, как не им, было читать лекции математики и физики?
Правда, профессорство тогда было, можно сказать, лишь почетным званием и могло быть занятием только людей богатых, а потому в материальном отношении далеко не могло представляться Галилею особым благополучием. Действительно, оно доставляло ему лишь 60 экю, или 25 копеек в день на наши деньги! Если бы ценность денег была тогда такая же, как и теперь, то место самой плохой петербургской кухарки было бы значительно выгоднее профессорства в Болонье или Пизе, так как такая кухарка, получая столько же, пользуется готовым содержанием и углом. Но если даже допустить, что за три столетия до нас ценность денег была в десять раз более теперешней, то и тогда это жалованье было бы не бог знает какое счастье.
