На «Ташкенте» военинженер 3 ранга Сурин предстал предо мною в обычном виде корабельного механика, только что оторвавшегося от своих дел в скрытых под верхней палубой «низах»: рабочий китель забрызган не то маслом, не то мазутом, во всем остальном тоже ничего похожего на внешний лоск. Но в машинных отделениях, куда он меня повел, царил прямо-таки сверкающий порядок. И это при стоянке у заводской стенки, когда на корабле производились различные работы!
Обходя укрытую металлическим кожухом турбину, я нечаянно перехватил укоризненный взгляд механика, которым тот безмолвно указал находившемуся здесь старшине на какое-то упущение. Старшина поспешно шагнул к столику у переборки и поправил раскрытый вахтенный журнал турбины. Вот, оказывается, в чем было дело: журнал лежал неровно, сдвинулся на край столика…
Я мысленно улыбнулся: Павел Петрович оставался самим собою. И значит, на «Ташкенте», как и всюду, где он служил, действовала в полную силу «суринская школа», приучающая людей к сознанию, что в корабельной службе, а уж тем паче в электромеханической' боевой части, нет и не может быть мелочей.
Человеком иного склада был командир штурманской боевой части лейтенант Александр Матвеевич Еремеев, оказавшийся, между прочим, моим земляком-кубанцем — бывшим железнодорожником со станции Кавказская. Веселый острослов, он мог показаться несколько самонадеянным и даже беспечным. Но я не забыл, как при первом моем посещении «Ташкента» Евгений Николаевич Жуков по-дружески похвастал: «Штурман у меня такой, что не отдам никому!» Отзыв прежнего командира корабля был, как показало дальнейшее, вполне обоснованным.
Артиллерийскую боевую часть возглавлял старший лейтенант Николай Спиридонович Новик, минно-торпедную — лейтенант Леонид Соломонович Фельдман. Оба были известны мне как отличные специалисты. Командира боевой части связи и наблюдения к тому-времени еще не назначили. Позже пришли на лидер и некоторые другие из моих новых сослуживцев. С ними читатель еще познакомится.
Чем ближе я узнавал командиров подразделений, старшин, краснофлотцев, тем яснее видел, какой хороший подобрался на «Ташкенте» экипаж. Правда, в море я с ним еще не выходил. Но проверяла людей уже та напряженная подготовка к походам, которой были заняты все на корабле.
Военный моряк учится, совершенствуется всю свою службу. Однако, когда вводится в строй корабль, где все для всех новое, учиться приходится особенно настойчиво. Нельзя было не оценить по достоинству то, чего уже достигли «ташкентцы» до моего прихода на лидер. Большинство моряков чувствовало себя на своих боевых постах по-хозяйски. Это проявлялось и в их деловых, конкретных претензиях к заводу по части различных доделок. А командный состав успел не только многому научить подчиненных, но и сплотить экипаж. Моряков, лишь недавно познакомившихся друг с другом, объединяло уже помимо корабельных списков общее чувство ответственности за добрую славу «Ташкента». На молодом корабле начинали складываться свои традиции.
Незаметно пролетели первые недели моей службы на новом лидере. Хлопот, забот, трудностей было немало, но работы успешно продвигались вперед. Впрочем, нас пока не особенно торопили. Срок выхода «Ташкента» с завода назывался лишь ориентировочно. Крутой перелом в темпах работ произошел после того, как на заводе побывал командующий флотом.
Вице-адмирал Октябрьский прилетел неожиданно. И сразу же командиры всех кораблей, которые достраивались или ремонтировались на заводе, были собраны в салоне крейсера, стоявшего по соседству с «Ташкентом».
— Военному совету флота, — начал командующий, — необходимо иметь ясное представление о состоянии каждого корабля. Прошу всех кратко доложить: что сделано, что осталось сделать для приведения корабля в полную боевую готовность, сколько на это требуется времени…
Мы стали по очереди докладывать. Филипп Сергеевич слушал очень внимательно и не позволял вдаваться в малосущественные детали. Все его вопросы касались только самого основного — того, что определяет готовность выйти в море и решать свойственные данному кораблю задачи. Весь тон совещания наводил на мысль, что это не просто очередная проверка положения дел на кораблях, находящихся в отрыве от главной базы. Выслушав командиров, Ф.С. Октябрьский сказал:
— О задачах по отдельным кораблям будет, с кем следует, дополнительный разговор. Но всех без исключения касается вот что: работы надо всемерно форсировать. И боевую подготовку тоже. — Он окинул нас быстрым взглядом и, как бы отвечая на никем еще не выраженную просьбу пояснить сказанное, продолжал: Люди вы зрелые и вдобавок военные. За развитием событий в Европе следите. Значит, должны понимать, куда клонится дело. А для ориентировки могу сообщить: Германия, как это установлено, сосредоточила много своих войск вблизи нашей западной границы. Обстановка чревата серьезными осложнениями. Нужно быть готовыми ко всему. Потому и требуется сжать, как только можно, сроки оставшихся работ. Завод сделает все, что в его силах…
Такое прямое предупреждение о возможности близкой войны с Германией я услышал впервые. И, наверное, не у одного меня возник недоуменный вопрос, которого, впрочем, никто Ф.С. Октябрьскому не задал: «А как же договор о ненападении?..»
Конечно, мы знали, что представляет собою немецкий фашизм. Видели, как разрастается в Европе гитлеровская агрессия. Кто же не понимал: когда-нибудь предстоит и нам принять бой с Гитлером! И все-таки фактам вопреки верилось, что непосредственной опасности нападения Германии на нашу страну еще нет.
Ведь не только в печати, но и в докладах о международном положении в закрытой командирской аудитории не допускалось даже намека на возможность нарушения Германией договора о ненападении. Наоборот, часто подчеркивалось, что государственные отношения с нею развиваются нормально. В наших портах спокойно отстаивались немецкие торговые суда, которым обстановка на Средиземном море не позволяла выйти за проливы. А в газетах помещалась сперва берлинская сводка о ходе военных действий в Европе, а уже за ней — лондонская. Все это, казалось, подтверждало, что вооруженный конфликт с Германией Советскому Союзу пока не угрожает.
Вот почему слова командующего произвели такое впечатление. Вернувшись на «Ташкент», я прошел прямо к Сергееву, испытывая потребность немедленно поделиться с ним тревожными новостями. Только одному замполиту я и был вправе пересказать все услышанное от адмирала Октябрьского.
В тот же день мы провели собрание командного состава корабля. О том, что приказано всеми силами ускорить подготовку к выходу в море, я сказал прямо, А о том, чем вызывается такая необходимость, — в общих чертах. Предавать огласке информацию о сосредоточении германских войск у советских границ разрешено не было.
