Ознакомительная версия.
Стихотворение это было написано 27 июня 1827 года, в минуту, когда к Каролине подступила тоска воспоминаний по Адаму. Это случалось, конечно, часто, особенно когда он вдруг присылал папеньке какое-нибудь светское, ни к чему не обязывающее послание. И как отрадно было представлять, что это – попытка к сближению с ней, воображать его страдания по ней. Ну в самом деле, не может же он не страдать хоть немножечко! Каролина пыталась вообразить себе, что чувствовал он, уезжая от нее, как мучился, как ревновал, предоставляя ее другим мужчинам, которые, разумеется, должны были все как один броситься на осаду этой крепости…
То, что единственный осаждающий пал под стенами оной крепости, Каролину, конечно, смущало немало. Однако она уже тогда начала творить легенду своей биографии (так же, как творит ее каждый поэт, каждый пишущий человек, как делал это и несравненный Адам). А потому среди ее стихов бесполезно искать воспоминаний о невзрачном и чрезмерно чувствительном Киприане Дашкевиче – даже косвенных намеков на его образ не найти. Зато Адам, которого она часто называет просто поэт, царствует в них безраздельно. Нет, не царствует, ошибочное слово, – он в них повинуется. А царствует и властвует над ним прекрасная дева – дева рая, с которой он вынужден расстаться, разорвав разлукой свое сердце… и мечтая воротиться при первой же возможности, чтобы найти ее еще прекрасней, чем прежде!
Одна беда – возможность к возвращению, как о ней ни мечтай, никогда не представится.
Так появилось на свет «Бегство и возвращение»:
Должен я от взоров звездных.
Должен я – пока не поздно —
Уходить в далекий край.
Затмевает туч блужданье.
Их волшебное сиянье.
О, звезда моя, – прощай!
Воображаемая ситуация, когда он уходил и возвращался, приносила облегчение, врачевала гордыню. Хотя… хотя еще в 33-м году она узнала, что Адам Мицкевич женился. И на ком! На дочери пани Шиманской, Церлине! Ходили слухи, будто он встречался с нею в Москве тогда же, когда давал уроки польского Каролине… Печальное открытие, что и говорить.
Вскоре до Каролины дошли слухи, что в браке Адаму не повезло: Церлина унаследовала от матери расстроенное душевное здоровье и много времени проводила в клиниках. Ну что же, тем больше оснований было у Каролины строить воздушные замки и жить иллюзиями, находя отдохновение и утешение в стихах.
Стихи эти были написаны по-немецки, на языке, с которого Каролина много переводила. Ее мастерство оказалось столь совершенным, что она могла с равным успехом делать и переводы с иностранных языков на русский, и переводить любого русского поэта на европейские языки. В 1833 году в Германии вышла ее первая книга стихов и переводов на немецкий произведений Пушкина, Языкова, Боратынского, а также русских песен. Переводы Каролины даже обратили на себя внимание Оноре де Бальзака. Когда знаменитый немецкий ученый и путешественник Александр Гумбольдт показал самому Гёте рукопись его стихотворений в переводах Каролины, великий поэт одобрил их и прислал переводчице весьма лестное письмо. По словам невестки Гёте, ее «тесть всегда хранил эту тетрадь на своем столе».
Очень может быть!
Со временем Каролина начала писать стихи и на русском языке. И они пользовались немалым успехом в московских литературных салонах.
Несколько позже в Париже вышел сделанный Каролиной французский перевод трагедии Шиллера «Жанна д’Арк», а также сборник «Прелюдии», в который вошли переводы на французский язык стихов Жуковского, Пушкина, английских и немецких поэтов и шесть оригинальных стихов Каролины. Одно из них – «Женские слезы» – показалось настолько прелестным и проникновенным Ференцу Листу, что он положил его на музыку:
О, почему, когда всечасно.
Судьба не шлет уже угроз.
Так много льется слез напрасных.
Неизъяснимых женских слез?
Не понимая их значенья.
Вы презирать их не должны.
Ваш смех земной – лишь оскорбленье.
Тех слез, что небом рождены!
Что сердце женщин наполняет.
Вам никогда не испытать.
Пускай их души утешает.
Небесной тайны благодать.
Не горем и не сожаленьем.
Сердца их бедные полны.
Ваш смех земной – лишь оскорбленье.
Тех слез, что небом рождены!..
Цену женских слез Каролина успела уже узнать, потому что сама их пролила немало. А радовали ее по-настоящему только успехи в творчестве. Они же и давали силы жить:
Ты, уцелевший в сердце нищем.
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем.
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство.
Коснуться в храме не могло, —
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло!
Что же касается жизни сердца, то она никак не хотела исправляться, хотя теперь для этого имелись, так сказать, все условия. Дядюшка, тот самый, в жертву привязанности которого Каролина принесла любовь Мицкевича (и жизнь Киприана Дашкевича, кстати!), наконец-то покинул юдоль сию и переместился туда, где не требуются деньги вообще никакие – ни крупные, ни мелкие. Каролина стала очень богатой невестой. Однако искатели ее руки по-прежнему не выстраивались в очередь перед домом на Мясницкой. То есть мелькали, конечно, какие-то ловцы богатых невест, но Каролина, возраст которой подбирался к тридцати, сделалась с годами девушкой проницательной и недобросовестных охотников за приданым отшивала еще на подступах к дому.
Впрочем, время шло… И хоть она очень любила живописать в стихах свою несравненную красоту, зеркало все чаще показывало отражение не столь совершенное, как хотелось бы. И Каролина стала чуточку снижать слишком уж высоко поднятую планку своих матримониальных требований. Теперь она более снисходительно относилась к желанию мужчин разбогатеть за ее счет. В конце концов, невозможно быть совершенством! К тому же господь вообще велел делиться… Пусть ее будущий супруг окажется меркантилен – лишь бы дураком не оказался. Пусть им станет человек, с которым хотя бы можно будет о чем-то поговорить. О литературе, например. О стихах Каролины Яниш – вот первая тема…
Такой человек вскоре сыскался и сделал Каролине предложение. (Оно было принято с приличной скромностью и даже намеком на равнодушие, хотя Каролине до смерти хотелось упрочить свой женский статус.) Однако лишь после свадьбы, состоявшейся в 1837 году, выяснилось, что, во-первых, Николая Филипповича Павлова среди художественных явлений интересует не столько творчество Каролины, сколько свое собственное (он тоже был литератор, причем довольно популярный), а во-вторых, Павлов предпочитал обсуждать его не в кругу просвещенных приятелей, писателей или поэтов, а за зеленым карточным столом – с кем ни попадя, кто готов был на пару с ним метнуть талью-другую!
Ознакомительная версия.
