К несчастью, во время одной рекогносцировки я упал и повредил себе спину. В чем состояло это повреждение, мы не могли установить, а врача ведь у нас не было. Был ли это перелом ребра или растяжение мышц, я не знаю, но я целый месяц ходил сгорбившись, опираясь на палку».
Сентябрь 1912 года. В Гамбурге льют дожди. Эльза сидит дождливыми вечерами над картой Гренландии. «Сейчас, — расчитывает она, — багаж уже перевезен. Теперь Альфреду и его друзьям надо взобраться на материковый лед, который здесь образует отвесную стену в сорок метров высоты. Только скорее бы уже взобрались, только бы все было благополучно».
А Вегенер писал об этом подъеме в своем дневнике: «Пологое ущелье в ледяной стене обещало нам более или менее хорошую дорогу на этот недоступный ледяной обрыв… Мы занялись устройством перехода через некоторые трещины. Это было опасное место, прилив и отлив ежедневно разрушали возводимые нами мосты и создавали новые трещины. Стало ясно, что ледник в этом месте каждую минуту готов был образовать один или несколько айсбергов. Но другого подходящего для подъема места не нашлось во всей окрестности. Поэтому мы изо всех сил занимались устройством дороги, и день за днем проходил в этой напряженной работе.
Раз ночью мы были разбужены сильным треском. Кох и Фигфус, лежавшие ближе к двери палатки, увидели, как ледяная стена с одной стороны оврага рухнула. Моментально вид на фиорд оказался закрытым. Большой темный, заостренный кверху колосс взгромоздился поперек оврага и остановился в тридцати меграх от палатки, вздымаясь в холодном ночном небе и угрожая нависшими громадами. Почва под нами зашаталась, палатка наклонилась; охваченные ужасом, Фигфус и Кох выбежали из палатки не одеваясь, босые и в одном белье при — 16 градусах. Я выбежал немного позже, так как вследствие несчастного случая я еще с трудом передвигался.
Бледный месяц освещал эту великолепную игру рироды. Боковые стены нашего оврага исчезали у самой нашей палатки; потом далеко в море вынырнула ледяная стена; шипя и журча, она вздымала свои омытые водой бока все выше и выше. Какая-то дикая борьба неизмеримых сил: неприятное гудение, аккомпанировавшее нырянию ледяных колоссов, то утихало, то вновь усиливалось в течение долгих десяти минут. А четыре маленьких человечка находились среди этого опустошения без всякого движения, не испуская ни звука, готовые каждое мгновение исчезнуть.
Когда спокойствие снова опустилось на это поле разрушения и ночь прошла, мы увидели, что в результате катастрофы образовалось семнадцать айсбергов. Они перевернулись и обратили свои нижние части кверху. Из трехсот метров, отделявших нас от фиорда, двести пятьдесят метров льда было выброшено в море.
Пострадала даже льдина, на которой находилась наша палатка; наружная половина ее была искромсана, огромные ледяные глыбы валялись в трех метрах от палатки, но сама палатка осталась невредимой. Построенная из ящиков от провианта, боковая стена лошадиного стойла провалилась, но лошади остались целы и провиант не пропал. Большая часть нашего багажа опустилась во вновь образовавшиеся трещины, но нам удалось достать его обратно.
Чем ближе мы знакомились с происшествием, тем непонятнее было для нас, как это мы могли уцелеть…»
Декабрь 1912 года. Вот и зима пришла. Вечера в Гамбурге стали длинными и темными. А Эльза по-прежнему всматривается в карту Гренландии. Сейчас Альфред и его друзья после трудного подъема, должно быть, устроились зимовать. У них день и ночь темно. Темно и холодно. «Но по крайней мере они все вместе, по крайней мере уже достигли зимовки, у них есть продукты и теплые палатки. Сейчас с ними ничего не может случиться», — думает Эльза.
«В начале зимы с нами случилось еще одно тяжелое несчастье, — записывал в это время в своем дневнике Вегенер. — Кох упал в расщелину ледника глубиной в двенадцать метров и сломал себе правую ногу. До рождества он был прикован к постели. Зато сама зимовка прошла прекрасно в научных и практических занятиях. Не было никакого диссонанса в гармонической общей работе».
Февраль 1913 года. Уже по-весеннему светит солнце в Гамбурге. Но по ночам еще очень холодно, настоящий зимний мороз. «А как же там, — думает Эльза, — у них ведь сейчас 40, а то и 50 градусов мороза. И теперь они уже не сидят на зимовке, а идут, идут по ледяной пустыне, на которую еще никогда не ступала нога человека».
Ручным буром Вегенер делал во льду глубокие отверстия для исследований
А скупой дневник Вегенера сообщает: «…Когда вернулось солнце, мы бодро приступили к выполнению нашей большой задачи — пересечению материка. Прежде всего нужно было пройти неровную «прибрежную» зону и найти дорогу через горные цепи. Это было тяжелое, полное приключений путешествие через изрытый, бездорожный лабиринт, глубоко изрезанный образованными таянием потоками вод, путешествие по отвесным ледникам и глубоко занесенным снегом долинам. В конце концов мы достигли нунатаков (Нунатаки — отдельные горные вершины или склоны, выступающие над поверхностью ледников.) и стояли у порога обетованного материка, покрытого безбрежной снежной пустыней. Более двух месяцев продолжался путь через снежную пустыню. Наш след отмечен пятью трупами лошадей. В течение всего этого времени мы находились на высоте от двух до трех тысяч метров над уровнем моря. Наибольшая возвышенность, расположенная немного западнее центра, была несколько выше трех тысяч метров».
Июнь 1913 года. В Гамбурге тепло. В саду у Кёппенов цветы. Эльза успокаивает сама себя: «Сейчас и там, должно быть, стало теплее, Альфреду легче. И теперь недалеко уже до конца путешествия».
А Вегенер в эти дни записывал в своем дневнике: «Даже лето холодное как лед. В полдень температура была около — 25 градусов Цельсия, ночью же в июне месяце было — 35 градусов… Но хуже всего было с ветром. За исключением самой внутренней части, где господствовал штиль, повсюду были сильные штормы, направленные из центра к краю материкового льда, которые превращали движение против ветра в мучение, а часто делали его просто невозможным.
Этот ветер, подхватывая снег и неутомимо угоняя его к периферии, как будто бы специально предназначен для того, чтобы беспощадно пресечь всякие попытки человека проникнуть в эту снежную пустыню.
Но именно сознание того, что речь идет о жизни или смерти, заставляет человека пробиваться во что бы то ни стало. Конечно, в западной половине, где этот ветер дул нам в спину, он как раз облегчал наше движение, так как мы могли натянуть паруса. Несмотря на это, нам все же не удалось спасти свою последнюю лучшую лошадь, чего мы так страстно желали. Незадолго до достижения западного края материкового льда мы вынуждены были отдать пустыне ее последнюю жертву».
