Алжир — по-арабски «аль-джазаир» — означает «острова». Так берберский военачальник Бологгин определил несколько мелких островков-скал, торчащих из воды недалеко от порта. Новое название закрепилось за городом, а впоследствии и за всей страной. Это случилось в 935 году, а до этого город назывался Икосиум. В пуническую эпоху здесь, как и в Танжере, находилась процветающая финикийская торговая колония. После падения Карфагена древние римляне превратили город в укрепленную крепость, которая, впрочем, не спасла их от ударов берберов Нумидийского царства. Далее Икосиум пережил события, схожие с теми, что выпали на долю большинства североафриканских городов. Римлян сменили вандалы, вандалов — византийцы, пока наконец в 647 году сюда не пришли арабы.
В Алжире караван пробыл несколько дней. Здесь Ибн Баттуту догнал шейх Зубейди и сын покойного судьи. Посоветовавшись, спутники решили идти до Бужи или Бона вместе с караваном, а там отделиться от него и продолжать путь втроем, так как на дороге из Бона в Тунис, по слухам, в последнее время кочевники совершили несколько особенно дерзких нападений на торговых людей.
Начались горы. Дорога сузилась, пошла петлять. Позвякивая бубенцами, караван медленно втягивался в глубокое ущелье, пробирался вдоль скалистых каньонов, словно змея в груде камней. Ближе к морю ущелье стало расширяться, на дне его возникла неширокая речная пойма, и дорога постепенно пошла на спуск, и вскоре открылся перед глазами переливающийся солнечными бликами голубой овал Беджайского залива с красноватой глыбой мыса Карбон, связанного с берегом длинным узким перешейком.
Врезающиеся в прибрежную равнину горы Джебель-Гурайя покрыты густым лесом. Склоны одеты зеленью платанов, лавров, олеандров, магнолий, ближе к Бужи стройные алеппские сосны и средиземноморские кедры вытесняются рощами пробкового дуба с его рыхлой желтой корой…
В Бужи Ибн Баттуту неожиданно свалил приступ лихорадки. Шейх Зубейди трогательно заботился о нем, каждые полчаса менял примочки, поил из своих рук безвкусной теплой водой, которую здесь собирают в период дождей в цистернах, сохранившихся еще с римских времен.
— Если аллах судил мне умереть, — повторял Ибн Баттута по нескольку раз в день, — пусть смерть настигнет меня в пути с лицом, обращенным к святым местам.
Шейх Зубейди, похоже, не разделял тяги своего юного друга к религиозному подвижничеству. Не сомневаясь в том, что умереть по дороге в Мекку куда достойней, чем почить в бозе на грязной циновке постоялого двора, он тем не менее каждый день откладывал выход, ссылаясь на тысячу важных обстоятельств.
— Дорога кишит разбойниками, — рассуждал он вслух, размешивая в глиняной пиале очередное, известное только ему снадобье. — До Константины, ну, на худой конец, до Бона мы можем идти с караваном. А потом до Туниса самый опасный перегон. Поверь мне, сынок, я-то уж исходил эти тропы вдоль и поперек. Стало быть, остается только одно…
Он делал паузу, попробовав на вкус изготовленное им снадобье, продолжал:
— Тебе, сын мой, не к лицу держаться за верблюжью уздечку, как эти нечестивые торгаши, которые никогда не заглядывали в Коран, ибо так и не научились отличать букву «алеф» от кукурузного стебля… Продай верблюда и все, что навешал на его бока, а я одолжу тебе славного ослика и палатку, и мы выступим налегке, не привлекая внимания кровожадных арабов.
«И среди зол есть выбор», — думал Ибн Ваттута, завязывая в край ветхого, подаренного ему отцом ихрама золотые динары, вырученные от продажи своего нехитрого скарба. Он чувствовал, что болезнь еще не прошла, но, отирая холодную испарину с осунувшегося, пожелтевшего лица, улыбался, делал вид, что тяготы предстоящего пути ему нипочем.
В дороге Ибн Баттуте стало совсем нехорошо. Его бросало то в жар, то в холод, во рту пересохло, покрасневшие веки налились свинцом. Не желая огорчать своих спутников, и в особенности добросердечного Зубейди, еще в Бужи предвидевшего такой исход, юноша стянул с головы тюрбан и, размотав его, привязал им себя к седлу. Так в полузабытьи провел он несколько дней, пока перед самым Тунисом в ходе болезни не наметился перелом.
В город въезжали через южные ворота — Баб Язира. Здесь остановились и послали одного из стражников во дворец с вестью о прибытии. Через полчаса из ворот касбы показалась группа всадников. Теплую и торжественную встречу омрачило лишь известие о смерти кадия Нафарзави. За приветствиями и расспросами никто из встречавших не обратил внимания на Ибн Баттуту. Юноша стоял в стороне, теребя в руках край отвязанного от седла мятого тюрбанного полотна. На глазах у него блестели слезы. Вряд ли он рассчитывал на объятия и поцелуи незнакомых ему людей, но, привыкший к заботливой опеке шейха Зубейди, чем-то напоминавшего ему отца, он, пожалуй, впервые остро почувствовал свое одиночество.
Смятение Ибн Баттуты не укрылось от внимания находившегося среди встречающих почтенного старца в зеленом тюрбане хаджи.
— Рад приветствовать тебя в нашем городе, сын мой, — сказал он, ласково щуря умные проницательные глаза. — Я надеюсь, путешествие не очень утомило тебя?
Старый хаджи посоветовал Ибн Баттуте остановиться в знаменитом тунисском медресе аль-Кутубийин и обещал представить его самым знаменитым улемам и признанным авторитетам в области мусульманского права, которыми столь славилась по всему Магрибу хафсидская столица.
А в двадцатых годах XIV века Тунису действительно было чем гордиться.
С 1318 года на хафсидском престоле сидел молодой энергичный халиф Абу Бекр Абу Яхья. Еще в юные годы он был назначен своим старшим братом, халифом Абуль Бака, наместником Константины, но спустя некоторое время в лучших традициях той эпохи провозгласил себя независимым эмиром. Тем временем в Тунисе произошел государственный переворот, в результате которого Абуль Бака был низложен, а на его место сел один из влиятельных хафсидских вельмож — Ибн аль-Лисьяни. Занятый расширением своих владений на западе, Абу Бекр установил дружественные отношения с узурпатором и, казалось, не помышлял о своих правах на престол. Показное миролюбие было всего лишь ловким политическим маневром. Достаточно окрепнув, Абу Бекр двинул свои войска к владениям самозваного халифа и за три года отвоевал у него весь Северный и Центральный Тунис. Ибн аль-Лисьяви бежал из страны, оставив армию на попечение своего сына Абу Дарба, который, отступая под натиском превосходящих сил молодого халифа, был заперт в приморском укрепленном городе Махдия.
Первые годы правления Абу Бекра отмечены непрерывными вылазками мятежников. Опираясь на поддержку могущественного бедуинского племени сулейм, они долгое время не оставляли надежд восстановить утраченное положение. Немало хлопот доставила Абу Бекру и неизменная враждебность абдельвадидских правителей Тлемсена. Обеспокоенные усилением своего восточного соседа, абдельвадиды не только поощряли любые смуты и беспорядки на территории Туниса, но и сами при любой возможности вторгались в его пределы.
