— Нет, Коруша, пока ещё ничего. Просто Пётр Леонидович попросил меня теоретически опровергнуть возможность создания атомной бомбы. Он сказал, что ему надоело слушать и читать о том, что атомный взрыв возможен.
— Ты согласился?
— Нет, Коруша. Я сказал Петру Леонидовичу, что атомную бомбу обязательно сделают. И атомный взрыв, возможно, тоже произойдёт. А первую бомбу сделают обязательно в Америке, примерно лет через десять.
Этот разговор состоялся в 1940 году.
Так беззаботно мы разговаривали с Дау о возможности производства атомной бомбы. Вернее, беззаботность была во мне. Я в те времена была слишком счастлива, чтобы придавать значение тому, что где-то в буржуазной стране фашисты пришли к власти. Вслух я сказала что-то очень легкомысленное по этому поводу. Дау вдруг стал очень серьёзен:
— Коруша, ты не права. Фашизм это международное зло. Это касается всех.
Уже после войны в 1955 году вышла книга Лауры Ферми «Атомы у нас дома». Книга хорошая, интересная. Лауре Ферми очень повезло: она писала книгу о живом муже!
Очень интересные факты, но многое из того, что написано в этой книге, нам рассказывал ещё сам Нильс Бор. О самом Нильсе Боре написано замечательно, красочно и очень правдиво. Кое-что я процитирую. (Эти цитаты, занимающие всю главу, здесь опущены)
Физический факультет Московского государственного университета ежегодно в начале мая устраивает карнавальный праздник «День Архимеда». Дау всегда был почётным гостем таких торжеств. К физфаку университета собиралось все московское студенчество. Приезд Нильса Бора в мае 1961 года совпал с этой датой. Дау условился с Бором, что он со своей семьёй приедет к нам, а от нас мы все вместе поедем на «День Архимеда» в МГУ.
Начинался праздник на крыльце физфака. Обширное крыльцо в виде сцены, на котором появлялись Архимед, Ньютон, Фарадей и другие. Их костюмы соответствовали тем эпохам, в которые они жили. Все было театрализовано. Сценаристами, режиссёрами и артистами были студенты-физики. Все было злободневно, остроумно и очень интересно.
Заканчивался праздник в обширном конференц-зале главного корпуса МГУ. Физики всегда сами сочиняли пьесу и всегда это был неповторимый шедевр остроумия. Попасть туда было непросто: ведь все московское студенчество не вместит никакой конференц-зал.
Когда на крыльце физфака появилась высокая стройная фигура Ландау, студенты закричали от восторга, а когда Дау в микрофон объявил, что в этом году на праздновании «Дня Архимеда» присутствует сам Нильс Бор, произошло что-то невероятное: море студенческой молодёжи закипело, взволновалось, взревело и пошло на физфак. Высокими валами волн. Оглушительная овация сопровождалась трубным гласом: «Бор — Ландау! Бор — Ландау! Бор
— Ландау!».
Мы поняли, что не сможем пробиться в конференц-зал. Стихийно к крыльцу физфака стали пробиваться студенты-атлеты. Они образовали живое кольцо. В этом кольце шли с жёнами Нильс Бор и Ландау. Даже такое путешествие было небезопасно. Когда студент-атлет выдыхался, его заменял другой. Цепь студентов ликовала. Они близко видели Нильса Бора.
Я невольно произнесла: «Что делает знаменитое имя Нильса Бора!». И один богатырь из цепи произнёс: «Знаменитость? Нет, что вы. Знаменитость — это Ландау, а Нильс Бор — это же просто живая легенда». Эти слова молодого богатыря, его прекрасное лицо, его голос, произнёсший такие слова, запомнились на всю жизнь. Не знала я, что это была вершина моего земного счастья! Это был май 1961 года. Нас совершенно невредимыми доставили в конференц-зал. Усадили в первом ряду.
Овации, овации, овации…
Я часто слышала, что Дау в науке легко мог заглядывать в будущее. Как-то, когда мы были с Дау на даче у Петра Леонидовича Капицы на Николиной горе, Пётр Леонидович, обращаясь к Дау, сказал: «Дау, вы обладаете ценными качествами. Вы знаете, какой темой надо заниматься, а из какой ничего не получится. Вы нашему государству сберегли не один миллион рублей».
Я не помню, почему зашёл этот разговор, но слова Петра Леонидовича вспомнила, когда присутствовала при следующей сценке.
Звонок в дверь, открываю. Появился Василий Петрович Пешков.
— Заходите, Вася, — пригласила я.
— Кора, я на одну минуточку.
Дау гибко перегнулся с лестницы:
— А, Вася, заходите.
— Дау, я на одну минутку. Заходить не буду. Я пришёл вам сказать, что десять лет назад, когда я взял свою тему для экспериментальной работы, вы сказали мне: «Вася, эта тема не получится, бросьте, у вас пропадёт десять лет». Так вот, Дау, десять лет прошло, тема у меня не получилась, вы были правы.
После смерти Дау мне рассказали журналисты-очевидцы. Дау был приглашён в МГУ на заседание своей кафедры физиков. Он перепутал аудитории и зашёл на заседание к физикам-метеорологам. У доски докладчик глубокомысленно делал свои выводы. Метеорологи собрались заслушать научное открытие своего коллеги, пригласив даже журналистов. Но едва докладчик кончил, к доске подлетел Ландау. Он обратился к докладчику: «Вы меня, пожалуйста, извините. Я попал к вам случайно, перепутав аудитории, но мимо такой математической ошибки я пройти не могу. Если эту задачу решить правильно, — белый мелок молниеносно мелькал по доске, подчёркивая ошибки докладчика, — то, вы сами видите, весь эффект работы сводится к нулю, работы нет, есть только математические ошибки». Стояла гробовая тишина. У докладчика отвисла челюсть. Ландау, ещё раз извинившись, ушёл. Когда все опомнились, раздался вой: «Кто, кто его сюда пустил?!».
Прежде чем окончить главы своей счастливой и благополучной жизни, хочется внести ясность: ни голубых, ни розовых костюмов у Дау не было. Он никогда не был эксцентричен. Котят в карманах на лекции тоже не приносил. У него была куртка светло-синего цвета с золотыми пуговицами, очень изящного покроя. Носил он её летом с белыми брюками, и она очень ему шла. Такой второй куртки в те далёкие, счастливые мои годы не было, поэтому её украли любители красивой одежды. Но в Харькове в УФТИ на двери его кабинета была табличка с надписью: «Осторожно, кусаюсь!». Прибил её к двери сам Дау.
К счастью, я вышла из больницы Академии наук СССР 27 февраля 1962 года, накануне расширенного международного консилиума в больнице № 50, организованного по просьбе физиков.
Я знала: непосредственная угроза смерти Ландау отступила. Теперь врачи говорили: будет жить! Но ещё не было зарегистрировано ни одного проблеска сознания. Это тревожило всех. 27 февраля, только к вечеру, я попала в больницу № 50. Час был неурочный, но меня пропустили к Дау. Запомнилось: много света, сверкающая белизна, всюду чистота, огромная палата. Постель посреди палаты. Вся устремилась к Дау, но что это? Нет, нет! Разве может так выглядеть живой человек! Это высохший скелет, обтянутый тёмной неживой кожей. Глаза широко открыты, но в них нет жизни. Они огромны, они безумно чёрные, как пропасть в ад! Я стала кричать, очнулась в больничном дворе. Меня тёрли снегом. Потом усадили в машину.
