Ознакомительная версия.
Но поездка в Трувиль не состоялась, оставив лишь почти настоящие воспоминания о том, чего никогда не было.
Следующим летом (1907) он удивил себя и своих слуг, которые привыкли работать при искусственном свете и спать в дневное время, приехав на курорт Кабург, расположенный на берегу Ла-Манша. Он выбрал Кабург потому, что провел там несколько длинных и незабываемых отпусков со своей матерью, и потому, что Гранд-отель отвечал его запросам. Он писал своему другу, сидя в своем люксе на верхнем этаже: «Я целый год провел в постели». Затем, произведя краткий подсчет, поправил себя: «В этом году я вставал с постели пять раз».
Это было несколько неточно. В марте он навещал своего друга в Париже, который отравился устрицами. В апреле, наслаждаясь передышкой после шумной установки туалета в квартире своей соседки («она все меняет в нем сиденье – делает его шире, надо полагать»), он выходил на балкон и дышал воздухом. Он присутствовал на трех званых вечерах и посетил контору одной газеты с целью обсудить статью. Включая отъезд в Кабург, он вставал с постели всего семь раз.
Чтобы совершить более длинную поездку в Париже, ему нужно было лишь спуститься на улицу, где его ожидал вызванный по телефону шофер. Но всегда существовала возможность потеряться в начале или конце поездки. Два года назад, когда еще была жива его мать, которая прислушивалась к скрипу половиц, объявлявшему о возвращении сына, он вышел из такси, зашел в лифт (это слово – ascenceur – он всегда писал неправильно) и чуть не совершил противоправное действие против генерального директора кредитного банка Credit Fonder, который жил этажом выше.
«Я по рассеянности доехал на лифте, вышел до пятого этажа. Затем я попытался спуститься вниз, но до второго этажа доехать было невозможно. Я мог только вернуться на лифте на пятый этаж, откуда пешком прошел вниз, но не на тот этаж, и попытался взломать замок двери господина Тушара».
Однажды он спустился на лифте на улицу, повернул направо к византийскому куполу собора Святого Августина, затем еще и еще раз направо к универмагу «Прентан», а после этого, завершив маршрут длиной один километр, оказался очень близко к месту, откуда начал свое путешествие, но не смог узнать парадный подъезд своего собственного дома и нашел его с третьей попытки.
Телефон все упростил. Связь с Кабургом не всегда была надежной, потому что телефонные станции в провинции часто закрывались в девять часов вечера. Но в Париже его друзья могли спросить магический номер 29205 и поговорить с его консьержем (который отправлял посыльного наверх) или даже самим Марселем при условии, что телефон был подсоединен, а он услышал из своей постели или кабинета высокие трели, которые предпочитал резким звукам звонка. Разговор по телефону представлял собой небольшую пьесу для двух или трех голосов. Иногда он записывал диалог, к удовольствию своих друзей:
«Кто-то торопливо идет от консьержа: ты хочешь со мной поговорить. Я бросаюсь к телефону. «Алло, алло!» (Никто не отвечает.) Я звоню сам… ничего. Я прошу номер 56565. Они звонят: занято. Я настаиваю. Они снова звонят: занято. И вот в этот момент звонишь ты: «Господин де Круассе хотел бы узнать…» Полагаю, что именно в тот момент ты дал знак своему секретарю сказать, что какое-то более подходящее приглашение заставило тебя передумать. Как бы то ни было, следует тишина, и человек вешает трубку. Я звоню снова: они неправильно меня соединяют. И так это и продолжается».
В таком случае невидимая телефонистка, которая соединяла находившиеся далеко друг от друга души и фразы которой всегда были короткими и таинственными (потому что ей платили за число соединений), наконец выдавала необычно длинный отрывок пророческой мудрости: «По-моему, господин де Круассе отсоединил свой телефон, чтобы его не беспокоили. Месье может звонить ему до двух часов утра и только напрасно потратит свое время».
И хотя ему еще приходилось спускаться под землю, его слова, переданные по медным проводам, проносились под землей Парижа много раз. Его письменные сообщения проносились по всем четыремстам пятидесяти километрам проводов телефонной сети. Телефон был не менее чудесным изобретением, чтобы иметь научное объяснение. Если бы он писал романы, он, безусловно, посвятил бы ему длинные отрывки – недоразумения, веселые друзья, разыгрывавшие его чужими голосами, совершенно незнакомые люди, голоса которых начинали неожиданно звучать в его квартире. Внимание не отвлекалось на лицо, а определенные интонации делали мгновенно явными некоторые черты личности. Его самого однажды приняли за женщину. Из-за телефона его письма стали длиннее, более частыми и менее банальными. «Ты всегда присылаешь мне сообщения, которые можно было бы передать по телефону», – жаловался он одному другу.
Горничная тоже часто была вынуждена прибегать к ручке и бумаге:
«Господин Пруст попросил меня позвонить мадам принцессе, но я не смогла дозвониться, потому что никто не отвечал, и я взяла на себя смелость написать об этом, потому что господин Пруст очень хотел узнать, не кусок ли суфле во рту лишил мадам возможности ответить на звонок».
Разгневанные абоненты писали в газеты, жалуясь на неэффективность этого чуда. В отличие от них Марсель всегда с уважением относился к этой загадке и терпеливо сносил задержки и попадания не на тот номер. На эту тему он написал статью в «Фигаро»:
«Колонки «Фигаро» полны наших жалоб на то, что магические превращения еще недостаточно быстры, потому что иногда проходят минуты, прежде чем мы соединимся с невидимым, но присутствующим рядом другом, с которым мы хотели поговорить… Мы похожи на героя сказки, который благодаря исполненному мудрецом желанию видит в ярком волшебном свете свою невесту, которая листает страницы книги, роняя слезу или собирая цветы, – и она близко, чтобы можно было до нее дотронуться, и все же она очень далеко».
Каждый разговор с бесплотным собеседником ему казался предвестием вечной разлуки. Очаровательное выражение, которое вошло в повседневную речь: «Приятно было услышать твой голос», наполняло его мучительной тревогой. За несколько лет до этого мать бранила его за нежелание пользоваться телефоном. Иногда он слышал ее потрескивающий, но отчетливый голос, выплывающий из памяти, словно дошедший до него по лабиринту проводов:
«Ты обязан принести извинения телефону за твое прошлое богохульство! Ты должен чувствовать угрызения совести за то, что ты презирал, высмеивал и отвергал такое благо! Ах, услышать голос моего бедного волчонка! А бедный волчонок может слышать мой голос!»
Ознакомительная версия.
