Наконец, как пример совершенно внезапной войны мы можем привести вторжение Фридриха Великого в Силезию [61] . Всюду в этих случаях успех был огромный и потрясающий. Но подобные явления редко встречаются в истории. С ними не следует смешивать те случаи, когда государство по недостатку энергии и деятельности (в 1756 г. Саксония и в 1812 г. Россия) не было готово к войне вовремя. Теперь остается сделать одно замечание, касающееся существа дела. Лишь тот может поразить внезапностью, кто диктует другому закон его поведения. Закон же диктует тот, кто действует, имея большие основания. Если мы удивим противника нелепым мероприятием, то по всей вероятности нас не будет ожидать хороший успех, а нам придется, может быть, испытать ответный удар; во всяком случае противник не будет особенно огорчен нашим сюрпризом, ибо в нашем же промахе он найдет средство отвратить от себя зло. Так как нападение заключает в себе гораздо больше позитивных действий, чем оборона, то и внезапность во всяком случае чаще удается нападающему, чем обороняющемуся; однако и при обороне использование внезапности не исключается, как мы то увидим впоследствии. Может встретиться и двусторонняя внезапность как со стороны нападающего, так и со стороны обороняющегося, и тогда верх возьмет тот, кто правильнее попал в точку.
Так, казалось бы, должно было быть; однако практическая жизнь не выдерживает эту линию строго, и притом по самой простой причине. Моральные влияния, вызываемые внезапностью, часто обращают самое плохое положение в хорошее для того, в чью пользу складывается внезапность, и не дают возможности противной стороне принять толковое решение. Здесь, более чем в каком-либо другом месте нашего труда, мы имеем в виду не только одного старшего начальника, но и всех других начальников, ибо действие внезапности отличается той особенностью, что оно заметно ослабляет общую связь и единство и открывает простор для проявления личности каждого. Многое зависит от общих условий, в которых складываются соотношения обеих сторон. Если одна из них благодаря общему моральному перевесу способна вызвать упадок духа и поспешность решений в другой, то она использует внезапность с большим успехом и пожнет плоды даже там, где, собственно, она должна была бы испытать неудачу.
Глава X. Хитрость
Хитрость предполагает какое-нибудь скрытое намерение и, следовательно, противополагается прямому, простому, т. е. непосредственному, образу действия, подобно тому, как остроумие противополагается непосредственному доказательству. Она не имеет ничего общего со средствами убеждения, интереса, силы, но у нее много общего с обманом; последний тоже скрывает свои намерения. Она является, в сущности, обманом даже тогда, когда все уже закончилось, но все же она отличается от того, что попросту называется этим именем, так как непосредственно не нарушает данного слова.
Хитрец вызывает в суждении противника, которого хочет обмануть, такие ошибки, которые представляют последнему дело не в настоящем виде и толкают его на ложный путь. Поэтому можно сказать: подобно тому, как остроумие представляет жонглирование идеями и образами, так хитрость является жонглированием действиями.
На первый взгляд кажется правильным, что стратегия получила свое название от хитрости и что при всех действительных и кажущихся переменах, которым подвергалось ведение войны со времени греков, это название все еще указывает на специфическую сущность стратегии.
Если предоставить тактике осуществление насилия, т. е. ведение боев, и рассматривать стратегию как искусство удачно использовать возможности к этому, то, казалось бы, кроме таких сил темперамента, как жгучее честолюбие, которое, словно пружина, оказывает непрерывное давление, или как сильная, ни перед чем не склоняющаяся воля и т. п., – нет более подходящего природного свойства для того, чтобы руководить и придавать жизнь стратегической деятельности, как именно хитрость. Уже постоянная потребность поразить внезапностью, о чем мы говорили в предыдущей главе, указывает на это, ибо в основе всякой внезапности лежит хотя бы некоторая доля хитрости.
Но как бы нам ни хотелось видеть военных деятелей состязающимися в скрытности, ловкости и хитрости, приходится сознаться, что эти качества мало проявляются в истории и лишь в редких случаях выделяются из общей массы отношений и обстоятельств.
Причина довольно проста и в общем совпадает с тем, что служило темой предыдущей главы.
Стратегия не знает никакой иной деятельности, кроме распоряжения боями и относящихся к ним мероприятий. Она не включает, подобно обыденной жизни, отрасли деятельности, выражающейся только словами, т. е. заверениями, объяснениями и пр. А эти-то недорого стоящие слова и являются, по преимуществу, теми средствами, при помощи которых хитрец наводит туман.
Подходящие к этому на войне действия: планы и приказы, издаваемые только для вида, ложные сведения, умышленно сообщаемые противнику, и т. п. в области стратегии сравнительно так слабо действуют, что ими пользуются лишь в редких, особо благоприятных случаях, а потому их нельзя рассматривать как свободное поле деятельности полководца.
Такого же рода действия, как распоряжение боями, проведенные до степени, способной оказать известное впечатление на неприятеля, требуют сами по себе значительной затраты времени и сил, и притом тем большей, чем крупнее масштаб работы. А обыкновенно не желают приносить подобные жертвы, и так называемые демонстрации в стратегии редко оказывают предполагаемое воздействие. В самом деле, небезопасно продолжительное время применять значительные силы только для вида, ибо всегда рискуешь промахнуться и потерять эти силы для действий на решительном пункте.
Эту трезвую правду полководец на войне всегда глубоко переживает, а потому у него проходит охота играть на лукавой подвижности. Сухая серьезность необходимости настолько толкает на непосредственно требуемую работу, что большей частью для такой игры уже не остается простора. Короче сказать, у фигур на шахматной доске стратегии не хватает подвижности, которая составляет стихию хитрости и лукавства.
Из всего этого мы приходим к выводу, что верный и меткий взгляд представляет более полезное, более необходимое свойство полководца, чем хитрость, хотя и это качество ничего не портит, если оно не развито за счет более необходимых свойств темперамента, что, впрочем, слишком часто наблюдается.
Но чем более силы, подчиненные стратегическому руководству, оказываются по сравнению со своими задачами слабыми, тем стратегическое руководство будет более склонно к хитрости. Малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудрость, в тот момент, когда ее покидает сознавшее свое бессилие искусство, хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь спасения. Чем положение безвыходнее, чем более все сводится к одному отчаянному удару, тем охотнее хитрость становится рядом с отвагой. Освободившись от всех дальних расчетов, отказавшись от всех видов на то, чтобы расквитаться в будущем, отвага и хитрость, поддерживая друг друга, сосредоточат слабое мерцание надежды на единственной точке, на единственном луче, который может дать еще вспышку.
