Ознакомительная версия.
Всю дорогу мы слышали звучавший впереди торжественный хорал «Христос воскрес!», который то заглушался, замирал, затем опять словно взмывал ввысь над беспорядочным или гармоничным, но всегда ликующим перезвоном пасхальных колоколов. И на кладбище, когда мы опускали гробы в еще замерзшую землю под аккомпанемент этих мелодичных весенних звуков, вечно молодых, вечно радостных, я подумала, что хотела бы умереть в это время года.
Затем, уставшие от долгой ходьбы по глубокому, набухшему влагой снегу, мы вернулись в больницу на тех же повозках, которые везли гробы.
Только тогда, когда я ненадолго возвращалась во внешний мир, далекий от войны, я по-настоящему почувствовала себя подавленной. В нем все без исключения жаловались, критиковали, ужасались. И все это было проявлением слабости, бессилия. Неудачно выбранный курс внутренней политики был не только причиной, но казалось, и оправданием, основанием для бездействия. Я всегда с радостью возвращалась в свою больницу или в дом своего отца в Царском Селе.
По крайней мере, казалось, что его поддерживают мужество, мудрость и умение абстрактно мыслить. Настроения толпы оставляли его равнодушным. Он внимательно следил, хотя и не без волнения, за разворачивающимися событиями и за изменившейся психологией при дворе. Императрица полностью посвятила себя заботе о раненых; император совершал бесконечные поездки на фронт. Их популярность в народе падала, в то время как влияние Распутина росло, и волны слухов о них распространялись все шире с каждым днем. Все эти сплетни способствовали популярности Распутина, особенно в глазах нечестных людей, которые стремились с его помощью получить важные государственные посты.
Императрицу критиковали со всех сторон и постоянно обвиняли – совершенно несправедливо – в том, что она хочет сепаратного мира.
Моя тетя Элла, сестра императрицы, также подвергалась непрекращающимся нападкам. Во время антигерманских демонстраций в Москве перед ее монастырем собралась толпа, которая выкрикивала оскорбления и угрозы.
Эти новости, когда я узнала их, впервые, как мне кажется, заставили меня серьезно задуматься о своеобразной неустойчивости общественного мнения в России. В Швеции, размышляла я, настроение толпы всегда развивалось в какой-то мере в соответствии со здравым смыслом, не поддаваясь только инстинктивному недоверию к правящему классу, которое здесь было очевидным. Жизнь моей тети, ее работа, ее лояльность были очевидны для всей Москвы. Она прожила здесь много лет, все знали ее в лицо. Она сделала очень много добра, ее благодеяниям не было числа, некоторые из них носили общественный характер. И почти до самого момента этого страшного всплеска ненависти толпы она была объектом всеобщего уважения и воодушевления.
Но русские по самой своей природе, видимо, быстро переходят от восторга к полному унынию и недоверию. Они предаются своим настроениям совершенно искренне и до конца, абсолютно забывая о своих вчерашних чувствах. Они не усматривают никакой непоследовательности в таком поведении, а если и видят, то охотно находят оправдания. Неисправимые пессимисты, они на самом деле не любят смотреть вперед с надеждой и предпочитают не ждать от будущего ничего, кроме бед. Подняться, бороться, предотвратить беду кажется им таким трудным делом, что все усилия представляются тщетными; и, замирая в бездействии, они со слезами ожидают, пока все дурные предчувствия оправдаются. Энергичные действия, сопротивление судьбе, кроме того, едва ли оставили бы им достаточно времени для их излюбленного времяпрепровождения: разговоров, анализа, критики.
За эти несколько месяцев войны общественное настроение полностью изменилось. Энтузиазм исчез; казалось, нет больше порыва объединиться для одного общего дела. Воодушевление, которое вначале двигало нами, иссякло.
Наша движущая сила – огромная проржавевшая машина русской государственной жизни – работала на высоких оборотах, но ее никогда не чинили и даже не смазывали. И теперь, когда она разваливалась, никто не знал, что делать.
Самые опытные и пользовавшиеся наибольшим доверием лидеры ничего не предпринимали и зловеще качали головами. Более молодые люди, малосведущие, но исполненные надежд, торопливо прилаживали новые рычаги или старались заменить старые колеса новыми. Но бесполезно; двигатель был слишком стар, он разваливался на куски.
Российскую промышленность возглавляли московские предприниматели, которые видели неспособность старого государственного механизма соответствовать современным требованиям. В начале того лета они предложили последовать примеру Запада и мобилизоваться для объединенных действий. Но и на это тоже было мало надежды. Что могли наши мануфактуры, находившиеся в зачаточном состоянии! Испытывая недостаток в технике, мы вынуждены были бросить в огонь войны человеческие ресурсы, и такие огромные, что равновесие в стране было поколеблено.
В какой-то момент блеснул луч надежды на более взвешенное отношение со стороны главы правительства. Пост обер-прокурора Синода был передан Самарину, умному и образованному человеку, пользовавшемуся всеобщим уважением и к тому же сердцем и душой преданному самодержавию. По настоянию Самарина, которого на этот раз терпеливо выслушали, Распутина отправили домой в Сибирь. Более того, был сформирован новый, более либеральный кабинет министров и созвана Дума.
Но наши военные неудачи продолжались, мы несли ошеломляющие потери. Солдаты шли в атаку без винтовок, а у артиллерии не было боеприпасов.
Когда, наконец, пришло донесение о падении Варшавы, Дума открыто обсудила ситуацию на фронтах и обвинила командование в тактической безграмотности и общей некомпетентности.
Так как штаб фронта находился в Пскове, я всегда имела точную информацию относительно степени наших военных неудач, а слухи о внутренних разногласиях властей, которые достигали нашей провинции, мне казались вдвойне удручающими; оттого что были такими неясными, их невозможно было проверить. Например, мы вновь и вновь слышали, что император намеревается взять на себя верховное командование всеми армиями. Говорили, что к этому шагу его побуждали императрица и Распутин, ненавидевший великого князя Николая, который был тогда командующим, и подозревавший его в чрезмерных амбициях.
Распутин, снова вернувшийся ко двору, впервые подвергся нападкам прессы, хоть и завуалированным. Среди тех, кто находился ближе всех к трону во времена, предшествующие фактическому правлению Распутина, весть об этом его последнем совете вызвала особенные опасения. Каким бы полезным поступком ни оказалось для императора его решение вступить в игру, это, по всей вероятности, дало бы лишь кратковременный эффект, который обошелся бы в результате слишком дорого. Возлагая на себя непосредственное командование, император брал на себя и прямую ответственность за каждое поражение в будущем, и каждый новый критический отзыв становился бы прямым ударом по его престижу.
Ознакомительная версия.
