К десяти часам вечера возвращается из Кронштадта Барятинский и докладывает, что город готов к приему его величества. Мужчины, окружающие Петра, которые давно поняли, что всякое сопротивление в Петергофе бессмысленно, и уже считают себя обреченными на гибель, толпятся вокруг императора и в один голос доказывают ему, что никакого другого выбора нет: Кронштадт является единственной и последней возможностью спастись. Одна галера и одна яхта снимаются с якоря и в одиннадцать часов отплывают по направлению к Кронштадту. Теряется опять-таки немало времени, пока все дамы в своих парадных туалетах усаживаются на галеру, пока кухня и винный погреб погружаются на яхту. Но, в сущности, уже все безразлично, потому что вскоре после отбытия из Кронштадта Барятинского туда прибывает адмирал Талызин, вручает Нуммерсу послание Екатерины и находит в лице Нуммерса старого врага гольштинцев. Несмотря на поздний час, созывают весь крепостной гарнизон и приводят его к присяге новой императрице. Так же поступают и с судовыми командами. Затем опускается цепь, преграждающая вход в гавань.
В час ночи императорская галера подходит к Кронштадту и бросает якорь в двадцати метрах от набережной. Караул с бастиона окликает: – Кто идет?
С галеры спускают шлюпку, которая подплывает к бастиону и требует, чтобы открыли вход в гавань. Караул отказывается это сделать. На галере не имеют ни малейшего представления о том, что произошло в Кронштадте с того момента, как Барятинский его покинул, и думают, что заграждение гавани произведено в целях защиты царя от мятежников. Поэтому Петр кричит:
Это я – сам император!
– Никакого императора больше нет! Отваливайте, иначе будем стрелять!
В тот же момент в крепости бьют тревогу. Ясно, что необходимо как можно скорее отплыть на такое расстояние, куда не могли бы долететь ядра крепостных орудий. Матросы гребут изо всех сил, яхта второпях разрубает якорную цепь, и в то время, как начинается бегство, бегство неизвестно куда, с крепостных стен доносится тысячеголосый крик:
– Да здравствует императрица Екатерина Вторая!
Теперь один только Миних, восьмидесятидвухлетний старик, сохраняет достоинство и требует от царя, чтобы тот, несмотря ни на что, боролся с судьбой по-царски. Он советует императору, умоляет его отправиться в Ревель к войскам и говорит:
– Я ручаюсь вам моей старой головой, что самое позднее через шесть недель вся Россия будет снова мирно лежать у ног вашего величества.
Но Петр, который еще вчера во что бы то ни стало хотел выступить походом против Дании, для того чтобы отвоевать маленький клочок Гольштинской земли, не в состоянии вести борьбу за собственное царство, борьбу за гигантскую Россию. Всю жизнь он играл в солдатики, а теперь он, даже не увидев еще ни одного вооруженного врага, капитулирует.
Он распоряжается, чтобы все возвратились в Ораниенбаум и вступили в переговоры с императрицей.
Миних спрашивает его с удивлением, неужели же он не сумеет умереть, если понадобится, во главе своих войск, как мужчина и повелитель. Но Петр и не слушает больше старика. Спустившись в каюту, он положил голову на колени своей возлюбленной и уснул крепким сном.
Галера берет направление на Ораниенбаум. Ночь на воде прохладна, придворные и дамы, ежась от холода, укрываются в каютах. Только старый Миних остается на палубе, устремив взор на звезды. Лишь несколько месяцев тому назад вернулся он из двадцатилетней сибирской ссылки, должно быть, завтра новая императрица опять арестует его в наказание за те советы, которые он давал своему молодому господину. Советы эти ни к чему не привели. Петр не тот человек, который мог бы им последовать. Если бы он был способен на это, то не было бы и надобности их ему давать: ему не пришлось бы бороться за свою корону, потому что потеря ее ему никогда бы и не угрожала.
С неописуемым ликованием выступили солдаты под начальством Екатерины из города. Но через несколько часов общее утомление дает о себе знать. В два часа ночи останавливаются около жалкой корчмы под названием "Красный Кабак", солдаты располагаются лагерем в открытом поле и варят себе похлебку, лошадей расседлывают. Екатерина и Дашкова занимают крохотную комнатку с единственной узенькой кроватью, на которую обе ложатся, не раздеваясь. Но они не в состоянии заснуть и занимаются составлением дальнейших манифестов.
Только авангард, предводительствуемый Алексеем Орловым, отправляется вперед и достигает Петергофа к пяти часам утра, застает его пустым и движется дальше по направлению к Ораниенбауму. По дороге туда они натыкаются на роту гольштинцев, которые, не имея представления о происшедших переменах, производят свои обычные утренние упражнения с деревянными мушкетами. В несколько минут гусары Орлова опрокидывают гольштинцев, ломают их деревянное оружие и запирают их в сараи и амбары. Затем они скачут дальше, прибывают к шести часам утра в Ораниенбаум и без боя занимают все посты и входы.
Петр, опасаясь за свою жизнь, отдал сейчас же по прибытии в Ораниенбаум распоряжение о том, чтобы не оказывали ни малейшего сопротивления и уничтожили все, носящее характер укрепления.
Он написал также письмо Екатерине и отправил его с вице-канцлером Голицыным навстречу императрице. В этом письме он просит ее простить ему все его прегрешения, обещает исправиться и предлагает ей разделить с ним правление.
Голицын встречает императрицу приблизительно в тот момент, когда Алексей Орлов добирается до Ораниенбаума. Она в пять часов утра уже опять в седле. Не давая на письмо Петра никакого ответа, она тут же приводит Голицына к присяге и забирает его с собой. В десять часов утра она находится уже вместе со всем войском в Петергофе. Прошло всего тридцать шесть часов с того момента, как она уехала отсюда в жалкой наемной коляске.
Прибытие гусаров Орлова в Ораниенбаум удвоило страх Петра. К десяти часам утра он соображает, что Голицын не вернется, и что Екатерина, очевидно, отклонила его предложение. Тогда он отправляет с генералом Измайловым второе письмо, в котором отрекается от престола и просит разрешить ему уехать вместе с Воронцовой в Гольштинию.
Это весьма скромное и, несомненно, искреннее желание. Екатерина слишком знает своего супруга, чтобы не понимать, что он до глубины души рад был бы провести остаток своих дней в качестве герцога Голштинского, заполняя свое время парадами на казарменном дворе. Она не мстительна, не злопамятна, не жестока, это она доказала в других, психологически гораздо более сложных положениях. В качестве жены, женщины она от всей души предоставила бы смещенному с трона Петру мирно доживать свои дни в Гольштинии, но как императрица она не решается оставить бывшего монарха на произвол неведомой игры политических сил. Елизавета двадцать лет тому назад тоже не осмеливалась отослать брауншвейгскую семью на родину, а ведь Елизавета была дочь Петра Великого! Екатерина также того мнения, что спокойствие и прочность ее престола гарантированы только в том случае, если Петр будет находиться под надлежащей охраной внутри России.
