Никита Коцар с Исаковичем недавно вернулись из Киева, где проходил I съезд политработников Украины. Забыв об усталости, Николай напряженно слушал, стараясь вникнуть в смысл тех новшеств, какие предлагает съезд в повседневной работе среди красноармейцев. Строительство Красной Армии может проходить нормально тогда, когда внутри самой армии будут созданы крепкие, жизненные комячейки. Только они могут спаять красноармейские ряды. Комячейки, по существу, — боевые органы партии, активные органы Советской власти. Повседневная работа их сводится к повышению среди красноармейцев понимания необходимости дисциплины и порядка, необходимости поднятия авторитета командного состава.
— Как это все мыслится? — спросил Николай, поправляя фитиль в лампе.
— Поднимать культурный уровень красноармейцев, — ответил Никита. — Создавать школы грамотности, кружки, клубы, читалки, библиотеки.
Поворошив свои записки, добавил Исакович:
— Культурно-просветительная работа в армии должна проходить под руководством единого органа…
— Имеется в виду политотдел дивизии?
— Да.
— Директивы это? Рекомендации?
— Покуда выступление Подвойского.
Разговор для Николая тотчас обрел практическое значение. Со дня существования 1-й Украинской дивизии в ней не было центрального политоргана, который руководил бы всей политической и просветительной работой в частях. Велась политработа в полках, батальонах, главным образом агитационного характера; в каждой роте самостоятельно проводились «душеспасительные» беседы, без общей системы, без надлежащего руководства. Знает по Богунскому полку: говорунов с лихвой, и каждый дудит в свою дуду, кто во что горазд.
Понимал, недостаток политработников не позволит организовать скоро центральный политический орган в дивизии. Но малый аппарат ведь можно. По глазам видит, такие же мысли обуревают и политкомиссаров. Даст высказаться, не будет опережать. Кто первый из них? По всему, меж собой они уже обговаривали, наверняка есть и предложения. Ждал от Исаковича — начал Коцар.
— Николай Александрович, мы тут в общем-то обмолвились… Пока суд да дело, придет приказ, подошлют штаты…
Привык к смущающемуся взгляду Никиты. Нет, так и разбирает уколоть усмешкой Одолев соблазн, Николай обращается к Исаковичу:
— Есть и виды какие, Владимир Николаевич?
— Двух могу назвать смело. Редактора дивизионки, Залевского. И вот Коцара.
На другой день политотдел дивизии был создан. Заведующим подива назначен Залевский, отозванный из дивизионной газеты «Красная правда»; Коцар возглавил пока единственный отдел информации. Работа закипела. Учитывались находившиеся в частях политработники, распределялись прибывающие; прежде чем отправить в часть, новичков инструктировали, давали советы и указания. Приходилось первое время действовать самостоятельно — никаких инструкций из политуправления фронта и армии не поступало.
Вскоре в подиве появился третий сотрудник. Допоздна Николай задержался в штабе. Весть сообщил начподив Залевский.
— Николай Александрович, у вас гости…
По тому, как тот недоговаривает, догадался. Не проявили любопытства и штабные, обсевшие просторный круглый стол, заваленный картами. Сделали вид, что это их не касается. Шел через двор, поправляя под ремнем гимнастерку. Знал: где-то в дороге, и все же…
— Вот приехала… — Фрума встретила в горенке.
— И хорошо сделала. Навряд ли выполнил бы я обещание…
— Я поняла это из письма.
За ужином Николай хвалился делами на фронте, сетовал на нехватку командного и политического состава; с увлечением, как мальчишка, говорил о своем сокровенном: открывает школу краскомов. Приготовлено помещение — бывшее епархиальное училище, — подобраны работники, лекторы, строевые командиры.
— Думаю, через неделю приступим к занятиям. Курсанты не собрались. Лучших хлопцев забрали из батальонов. Богунцы выделили до сотни. Столько ждем и таращанцев. Чую, батька Боженко носом крутит, придерживает геройских парней, не хочет расставаться. Не верит, что возвратятся они к нему.
Утром, когда Николай собирался в штаб, Фрума спросила:
— В качестве кого мне представляться?
— Как кого… Жены. Этого мало?
— Нет, не мало…
Во взгляде ее было такое, от чего он оставил дверную ручку.
— Конечно, сидеть без дела, чувствовать себя чужой среди моего окружения… Подив задыхается без людей. Залевский да Коцар. Пойдешь секретарем к ним. Издадим приказ. Поговорю с Исаковичем.
Он привлек ее за хрупкие плечи.
Завертели Николая тыловые будни. Подив один забирал уйму времени. На третий день своего существования провели съезд политкомов. Собрали всех, кого достали коннонарочные и телеграфные провода; кое-кто явился даже из наступающих частей, с Горыни. Спешно создавались комячейки в полках. Удачнее сложилось в Богунской бригаде, стоявшей резервом в окрестностях Житомира. Торжественно открыли клуб в одном из красивых зданий на городской площади. Клуб предназначался в первую очередь для курсантов; политотдельцы тотчас взялись за устройство библиотеки, читальни. Все свободные помещения приспосабливали под культурно-просветительные кружки. Встал вопрос об учителях. Дошло дело до приказа войскам об укомплектовании школ грамотности в частях дивизии преподавательским составом. Учителя должны набираться из среды красноармейцев. Добровольцы. В случае невозможности брать профессионалов через местные биржи труда. Установили и жалованье, временно, впредь до получения ставок из центра.
Там, где стояли войска, инструкторы-политотдельцы укрепляли Советскую власть — создавали комячейки; местным коммунистам помогали при сельисполкомах открывать народные дома, избы-читальни, делились литературой. Инструкторов, обосновавшихся в селах, начали называть крестработниками. Победное шествие дивизии каждый день прибавляло забот; крестработники пробирались в самые глухие и отдаленные села и посады, куда никогда не проникал светлый лучик. Не только читать — газет селяне не видят.
Начподив, измотавшийся, приставал с ножом к горлу. Газет! Газет! Брошюр! Новых революционных пьес, песен. Исакович с усмешкой разводил руками:
— Сам газетчик, знаешь возможности типографии…
— Ничего я не знаю! — кипятился Залевский, ища взглядом поддержки у начдива. — Сколько освобождаем сел!.. Невежество, темнота. Хоть бы дивизионку нашу! Люди печатного слова не видали сроду.
— А бумага?
— Вагон-типографию оставил нам Симон Петлюра, — пояснил Николай. — Сегодня-завтра подгонят. Разжились и бумагой. Тысяч до тридцати увеличим тираж газеты. Выход ежедневный. Рассчитывай и на брошюры, воззвания, листовки. Пьес не обещаю.
