«Он сорвал с себя покровы, в клочья разодрал одежды и голый метался в безумной пляске перед жестокой, грубой солдатней, а та насмехалась над потерявшим рассудок правителем, желавшим победить Господа и побежденным одной-единственной крохотной мошкой»[196].
Андерсен ненавидел войну и насилие, но в сложном конфликте с датскими немцами Шлезвига и Гольштейна, требовавшими самоопределения, он был всецело на стороне интересов родины. Один из чиновников обратился к нему с просьбой объяснить позицию датчан по Шлезвигу и Гольштейну в английской прессе, на что писатель немедленно отозвался и написал патриотическую статью в британскую «Литературную газету», обрисовав «истинную картину настроений и положения в Дании». Статья вскоре была перепечатана в ряде зарубежных изданий. Заканчивалась она в примирительном тоне:
«„Нациям — их права, работящим и праведным — процветания!“ Таков девиз всей Европы, или, во всяком случае, таким он должен быть: лишь это позволяет мне с оптимизмом смотреть в будущее. Немцы — честный и трудолюбивый народ, они поймут истинное положение вещей, и их непримиримое к нам отношение обязательно превратится в уважение и дружелюбие. Дай Бог, чтобы это поскорее осуществилось! И тогда лик Господа просияет над всеми странами!»[197]
В «Сказке моей жизни» Андерсен пишет, что война принесла ему немало огорчений и настоящего горя:
«Во мне была жива мысль о доброй Германии, о признании в ней моего таланта и о многих немцах, которых я любил и которым был благодарен. Я невыносимо страдал! Вот, наверное, почему многие озлобленные войной датчане, как бы интуитивно ощущая во мне эти чувства и мысли, изливали свой гнев и горечь именно против меня, что превосходило меру горечи, которую я мог перенести!»[198]
В конце военных действий в сражении при Истеде погиб хороший знакомый Андерсена полковник Фредерик Лэссё, с матерью которого писатель дружил много лет еще со времен своего успешного театрально-драматургического дебюта — спектакля «Любовь на башне церкви Святого Николая», который с восторгом обсуждался молодежью в ее доме.
Свою Трехлетнюю войну, как датчане называли датско-прусскую войну 1848–1850 годов, они выиграли, хотя немалую роль в успешном ее окончании сыграла позиции Швеции, отрядившей к своим южным соседям добровольцев (правда, в военных действиях участия не принявших), Англии и России, дважды посылавших в датские воды свой военный флот.
Тем не менее шлезвиг-гольштейнский вопрос война не решила, ассимиляция немецкоязычного населения герцогств продолжалась, в результате чего после принятия новой датской конституции 1863 года (первая была обнародована еще в 1848 году) разразилась еще одна война 1864 года с коалицией Пруссии и Австрии, в которой Дания потерпела сокрушительное поражение. Шлезвиг отошел к Пруссии, Гольштейн — к Австрии.
Андерсен тяжело переживал неблагоприятно складывавшийся ход военных действий. Он не забыл, как писал в автобиографии, «сколько любви, признания и дружеских чувств снискал себе в Германии и скольких друзей и подруг обрел там». И все-таки между ним и его прежними друзьями «теперь лежал обнаженный меч»[199].
Впрочем, отношение писателя к своей родине, и особенно к образованной прослойке ее населения, которую он называл «копенгагенцами» и обвинял в злостно-ироническом зубоскальстве, бывало разным.
В свое время, раздраженный тем, что постановку «Агнете и Водяного» в Копенгагене освистали (она выдержала всего два представления), 29 апреля 1843 года Андерсен писал из Парижа Хенриетте Вульф:
«Глаза бы мои не видели больше родины, где считают только мои недостатки и ничего из того, что даровано мне Богом! Если они меня ненавидят и презирают, так и я их! Ведь всякий раз, что меня из-за границы обдает холодным леденящим ветром, он дует с родины! Они плюют на меня, смешивают с грязью! А я все-таки поэт, и такой, каких Бог дал им немного! Пусть же Он больше не даст им ни одного! <…> Если мне даже придется отвечать за каждое сказанное мной слово, я все-таки скажу: Датчане могут быть злыми, холодными до безобразия! Они точно созданы для обитаемых ими сырых, заплесневевших островов, откуда послали в изгнание Тихо Браге[200], где заточили в темницу Элеонору Ульфельдт[201], сделали шута из Амбросиуса Стуба[202] и где еще многим придется претерпевать всякие злополучия. <…> То-то обрадовались бы копенгагенцы, если бы это письмо появилось в печати! — Глаза бы мои больше не видели этого города! Пусть там никогда больше не родится поэт, как я! Они меня ненавидят, и я плачу им тем же! Молитесь за меня, молитесь, чтобы я поскорее умер и не увидел бы больше этих мест, где я чужой, как нигде, даже на чужбине! <…>
P. S. <…> Милая Йетте Вульф! Вчера вечером, когда я писал письмо, я страдал, страдал ужасно! Пусть оно не попадет на глаза никому постороннему! Вполне доверяюсь Вам!..» [203]
Признанный писатель, известный к 1871 году всей Европе, в разделе «Дополнений» к «Сказке моей жизни» за 1863 год выражает иные взгляды и чувства:
«Путь поэта — не путь политика, у него свое предназначение в жизни, поэт служит прекрасному, но и он, когда земля начинает сотрясаться у него под ногами, так что все вокруг рушится, не может не думать о политике; она затрагивает его жизнь, благоденствие его самого и всей страны, он не может стоять вне происходящих событий… Поэт, как дерево, накрепко укоренен в почве родины; здесь расцветает и дает плоды его талант, и как бы потом ни распространялась его поэзия по всему миру, корни древа его творчества неразрывно связаны с родной почвой, и поэт неизменно чувствует ими, если какие-то силы расшатывают ее или замораживают убийственным холодом, превращая в мертвую глыбу»[204].
Как видим, в своем отношении к родине Андерсен ничуть не отличается от среднестатистического образованного и неполитизированного гражданина любой европейской страны наших дней. Он костерит ее на чем свет стоит, когда она его обижает, и готов грудью встать на защиту, когда само ее существование поставлено под угрозу. Возможно, одна из причин популярности Андерсена у широкого читателя как раз в том, что он был необыкновенно обыкновенен?
В следующем году после проигранной датчанами войны Андерсен написал волшебную (и отчасти политическую) историю о своих взаимоотношениях с жанром сказки. Полное ее название необычно длинно — «„Блуждающие огоньки в городе!“ — сказала Болотница». Герой произведения — человек, знавший ранее много сказок, которые у него кончились. Сказки «больше не стучались к нему в дверь». Персонажи их, аисты и ласточки, вернулись из дальних странствий и обнаружили, что их гнезда уничтожены, они выгорели дотла вместе с домами людей, а древние могилы их родины вытоптаны вражеской конницей. Наступили тяжелые мрачные времена, но человек, сочинявший сказки, упрямо твердил, как заговор, что «сказка никогда не умрет!». Так прошел год. Сказочник приуныл. Сказка так и не постучалась в дверь. Многие из них хранились у него в памяти, но новые все не приходили. Тогда человек взялся за книги: может, сказки скрываются в них? Он был сильно разочарован: в книгах с научной строгостью доказывалось, что ни Хольгера Датчанина, витязя, обещавшего выйти из горы, чтобы защитить родину в лихую годину, ни знаменитого швейцарца Вильгельма Телля на самом деле никогда не существовало. После этого разочарованный человек пошел искать сказку за город. В лес, на берег моря!
