Ознакомительная версия.
Целый день я провела между Навигационной компанией Ллойда и таможенной службой, сражаясь за яхту. А в это время в барках гребцы, казалось, смеялись над нами, распевая свою песню о любви. В течение многих часов я просидела в кабинете начальника порта, умоляя помочь мне выйти из этого положения. Его помощник в конце концов объяснил мне с тонкой улыбкой, что у начальника нет времени заниматься мной, потому что он недавно женился и ему надо выполнять свой супружеский долг.
– Capisce?
– Capisco![168]
Мы решили сбежать и на следующее утро пораньше отправились на такси в Палермо. Путь по Сицилии похож, по моему мнению, на путешествие по Тибету.
Не перестаешь приходить в восторг при виде необыкновенных церквей, невероятных кладбищ, которые внезапно возникают среди сероватого пейзажа с каменистыми тропами, и почему-то всплывает мысль о Вавилоне и Багдаде. Жара стала невыносимой и действовала нам на нервы до такой степени, что, когда Дриан хотел открыть флакон с туалетной водой «Люстраль», чтобы освежиться, я разразилась гневной тирадой против тех, кто смеет пользоваться духами не моих марок, и выбросила флакон в окно. Шофер был каким-то встревоженным и не хотел останавливаться, с трудом дал нам возможность позавтракать и каждый раз, когда мы хотели на что-то посмотреть, прибавлял скорость и делал вид, что не слышал. Когда мы пересекали жалкие и многоцветные предместья Палермо, чтобы приехать на виллу Иджериа, подобную заброшенной Райской скале[169], место для свадебных путешествий, где принцесса Нинон де Бельмонте и несколько ее друзей приняли нас в клуб, окруженный розовыми скалами, – мы встретили на дороге каких-то странных рабочих. «Да вы в своем уме – так путешествовать по горам? – обратились они к нам. – Не далее как вчера принц де *** похищен бандитом Лучиано и отпущен за выкуп сто миллионов лир!»
Мы и забыли про Лучиано, который, бросая вызов закону, терроризировал всю Сицилию. К счастью, мы его не заинтересовали. Этот разбойник с щедрой душой бóльшую часть своей добычи раздавал бедным. Зная, что принц де *** страдает диабетом, он купил инсулин и сам делал ему уколы. Мы провели несколько дней, осматривая дворец и церкви. Дворец Мазарино наполнен драгоценным фарфором из Каподимонте[170]. Это были просто залы, следующие один за другим, где фарфор проводит свой остаток жизни в мрачной скуке.
«Ненавижу эти стеклянные клетки! – думала я. – Где тут спят? Где тут едят? Где занимаются любовью?!» Мы отправились на виллу Фаворита, которая чем-то напоминает Павильон в Брайтоне[171] и окружена оранжереями и жасмином.
Вилла, это безумие, построенное в виде Китайской башни, периода Людовика XV, поет и отзывается на каждое дуновение ветра. Повсюду прикреплены колокола и колокольчики, которые рассказывают, как леди Гамильтон не удавалось заснуть. Именно здесь Мария Каролина, королева неаполитанская и сицилийская, так горько рыдала над несчастной судьбой своей сестры Марии Антуанетты, что под звон слабо колышущихся колокольчиков незаметно погрузилась в безумие.
На следующий день мы отправились в Тунис, где ели потрясающе сочные креветки. Там в ресторане я встретили Жоржа Себастьена, румынского друга, который обнаружил Хаммамет с его пляжами века. Он тут же пригласил нас в гости в свое сказочное жилище.
Трудно описать волшебную красоту Хаммамета, его бесконечный белый пляж, старую рыбацкую деревню и возвышающуюся над ней крепость, где был расквартирован Иностранный легион. Я видела все это много лет назад, когда еще была жива жена Жоржа, наполнявшая виллу своей величественной грацией. Дом был построен замечательно, можно сказать, на едином дыхании и не нуждается ни в каких украшениях.
Его архитектура, мягкая и светлая, с многочисленными аркадами, аллеи с вечными кипарисами; огромный бассейн с голубой прозрачной водой, в дни приемов длинный стол из черного мрамора, – все усыпано туберозами, нарциссами и лилиями. Хаммамет кажется последней дверью, ведущей в новый мир. Практически невозможно приобрести дом в этом замкнутом месте, но мне повезло, я купила у старого ирландского полковника-бонвивана маленький белый домик, от которого вела тропинка к морю. Ночью я видела белых орлов, летевших на свет. На старом кладбище жил священный марабу. Однажды я спросила, можно ли, чтобы меня здесь похоронили, и мне ответили, что для неверных здесь места нет.
Когда этот домик в Хаммамете стал моим, мне внезапно пришла в голову мысль, что я бессознательно обратилась к Востоку, который так любил мой отец.
В том же году я отправилась в Рим, чтобы открыть его заново. Я вспоминала Рим, как вспоминают старый припев, звучавший в памяти в бессонные ночи, – этот священный город, который любят инстинктивной любовью, бледно-желтый, внезапно розовый, темно-охряный, сотрясаемый в своих древних рамках современной жизнью.
Сначала я отправилась повидать свою маму, которая была уже очень стара, но чувства ее обострились, как никогда. Она стала более сговорчивой, более склонной говорить «да», чем «нет», читала газеты, обсуждала политику и принимала после обеда друзей. В начале войны она была отправлена фашистами на виллу в деревне и очень от этого страдала. Я заметила, что моя сестра каждый день ходила к мессе в шесть утра и вела существование одновременно сестры милосердия и отшельницы. Наконец я нашла многих своих друзей, которые жили, как и раньше, в тех же дворцах. Я ходила, ходила, так что под конец не могла уже выносить высоких каблуков на плохих мостовых. Я отправилась в Ватикан, где снова увидела швейцарских гвардейцев, чьи мундиры нарисованы самым великим художником, который когда-либо жил на свете, – Микеланджело. На этих черно-желтых с красным мундирах вышит девиз: «Через кровь и мрак – к свету».
Я посетила Квиринал, дворец короля, бывшего тогда в изгнании. Там в фильме о Калиостро снимался Орсон Уэллс[172]. Я им восхищалась – какой невероятный образ Юлия Цезаря он создал: играя эту роль, он сумел показать (тут нет следов постановки, только необыкновенное трагическое чувство) и римское величие, и могущество, и силу армии. Вспоминаю его сенсационную передачу по радио, когда он предупредил все американское население, что на Землю спускаются вооруженные до зубов жители Марса, чтобы начать войну[173].
Странное зрелище являют залы Квиринала, превращенные в киностудию для съемок Калиостро. В уголке спальни короля, где еще сохранилась мебель, я присела. Тусклый персонаж, имени которого я не знала, приблизился ко мне и прошептал: «Король умер!»
Ознакомительная версия.
