Я уже упоминал выше о пристрастии, которое проявлял Уоллес по отношению к адвокатам, лишь изредка перемежая их учеными или врачами (якобы врачам легче убивать, потому что они и нужными специальными знаниями владеют, и легче яд раздобыть).
Объяснить такой выбор злодеев нетрудно. Профессиональные преступники не читают детективных романов, разве что посмеяться, а читатели в общем происходят из тех же слоев общества, что и авторы, так что области их жизненного опыта в какой-то степени перекрываются. О профессиональных преступниках авторам нечего сказать, потому что они их не знают, к тому же введение на сцену профессионала часто считают дешевым, неуместным приемом. Вот когда весьма уважаемая особа в конце окажется виновником преступления, тогда читатель будет захвачен врасплох.
Оба эти фактора: игнорирование таких преступников, которые встречаются в реальности, и замена их выдуманными, приводят к тому, что романная интрига оказывается далека от реальной жизни.
Работа писателя при создании детективного романа начинается, как правило, – и это очевидно – с придумывания интриги. То есть: нужно выдумать жертву преступления, личность убийцы, а также стратегию и тактику его действий. Вот об этих последних я и хотел бы сделать несколько весьма существенных замечаний. Авторы криминальных историй являются – на практике – преформистами, а не эволюционистами. План преступления возникает – это ясно из анализа фактов ex post[108] – в мозгу преступника и затем реализуется быстро и без помех, воплощаясь в жизнь с точностью, которая наводит на мысль о концепции предопределенной гармонии. В первой фазе действий убийцы – все «удается»: он выполняет все пункты программы именно так, как задумал, и лишь необычайным способностям детектива мы обязаны тем, что в следующей фазе, во время расследования, весь этот воплощенный в жизнь (а точнее, в смерть) механизм поступков удается воссоздать во всех подробностях. И именно в подобной методике конструирования действий кроется один из величайших, хотя иногда и с трудом (особенно у искусных писателей) раскрываемых обманов всего жанра. Я имею в виду столь очевидное явление, что многие люди вообще его не замечают. Именно такое вот, запланированное заранее, человеческое деяние чрезвычайно редко реализуется в задуманном виде. Внешние факторы, независимо от планов, вводят мелкие изменения, корректировки, ошибки в процессе осуществления замысла, и то, что происходит в материальном мире, является, как правило, результатом воли преступника и всякого рода вмешательств, иногда препятствующих, иногда способствующих задумке – что случается реже, – но и то и другое управляется слепым случаем.
Таких непрекращающихся внешних вмешательств в нашу деятельность мы вообще не замечаем, поскольку они не имеют большого значения; если мы хотим купить выключатель, а магазин электротоваров, в который мы направились, окажется закрытым, мы пойдем в другой магазин. При изменении программы кинотеатра направимся в другой квартал; неожиданная встреча знакомого хоть и может перечеркнуть нам весь послеобеденный план, может быть воспринята как приятная неожиданность. Все это, конечно, может принимать другую форму, если в игру вступают особые явления. Например, оккупация дала большому количеству людей в Польше (даже слишком большому…) возможность пережить такие минуты, то ли в роли несостоявшихся жертв, то ли конспираторов, когда они должны были с оружием в руках атаковать гитлеровцев или освобождать пленных. Каждый, кто находился в подобных ситуациях, знает из собственного опыта, как самые прозрачнейшие (я говорю об их структуре, а не о жестокости) на первый взгляд ситуации может замутить – или даже перевернуть вверх ногами – ничтожнейший случай: какая-то происходящая на третьем плане возня отвлекает внимание немецкого офицера, принимающего решение открыть огонь, на секунду или две, но за это время тот, кого должны были убить, успевает уйти из зоны обстрела, кто-то во время налета поднимается из подвала домой, чтобы напиться, – и остается жив, а вся оставшаяся в убежище родня погибает от взрыва залетевшей гранаты. Нервозность обстановки приводит к тому, что прекрасный стрелок с трех шагов выпускает весь магазин не в гитлеровца, а в воздух; пустая бочка, свалившаяся с повозки на перекрестке, где планировалось остановить автомашину, чтобы отбить узников, нарушает весь старательно спланированный план операции; вместо намеченной личности убивают – по ошибке – кого-то совсем другого…
В эсхатологических ситуациях ярче всего предпочитает проявляться имманентная, так сказать, трагикомичность человеческой судьбы. Я намеренно использую слова такого калибра, так как смешение страсти со смехотворностью, ужаса с юмором, какое встречаем у величайших писателей, представляющих сцены такого рода, не является, понятно, их вымыслом или изобретением. Это точное прочтение реальности, которая обладает своей типичностью, свойственной наиболее необычным ситуациям.
Элемент хаоса, перемешивания важных, потрясающих факторов, с неважными и пустяковыми, но – в то критическое, единственное мгновение – с одинаковой, равной силой оказывающихся решающими в каком-либо «быть или не быть» героя, акции, плана, – с особенной настойчивостью проявляется именно в неотвратимых и внезапных, окончательных ситуациях, таких как расстрел или совершаемое убийство. И вводить такие ситуации в произведение искусства, в детективный роман, придавая им шероховатую фактуру реальности, – пожалуй, одна из труднейших задач. Здесь нужно действовать (речь, ясное дело, идет все-таки о писательстве, а не об убийствах) интуитивно, на ощущениях, маневрируя между Сциллой мертворожденного, чрезмерно упорядоченного скелета действия, и Харибдой полного хаоса, абсурдной чрезмерности случайных движений, слепой лотереи, в которой воля человека редуцируется до нуля.
Реализовать в книге все эти, иногда невыносимые, иногда комические рикошеты наших стремлений, ошибки и невероятнейшие случайности, которыми так изобилует жизнь, отобразить их с флером мимолетности – как качества, которые лишь драматическая ситуация возводит на вершины Рока – об этом мечтает каждый писатель – кроме, пожалуй, автора детективного романа. Ибо тому сама мысль о введении элемента непредвиденности в планы преступника замутила бы кристальный характер книги, ведь он изобретает новые, прекрасные алиби, которые предоставят преступнику несколько минут, необходимых для убийства жертвы, уничтожения отпечатков пальцев и проведения (измененным голосом) вводящего в заблуждение телефонного разговора… Но воздержимся от перечисления этих элементов, кочующих из книги в книгу, легко меняемых, как отдельные фигуры всех шахмат мира. Часовой механизм интриги убивает жизнь в детективном романе; исключений так мало, что они лишь подтверждают правило.
