Вспоминаю свои полёты на Ми-8 для тренировки по спасению людей в море. Данный вертолёт не имел никаких средств, которые облегчали или помогали бы лётчику удержаться на режиме висения неподвижно над волнующейся поверхностью моря. Из всего оборудования кабины использовались только авиагоризонт и радиовысотомер. В контрольном полёте, держась за ручку управления и глядя на волны, катившиеся бесконечной чередой, я так ничего и не понял, каким образом инструктор висел над контрольным буем, не наблюдая его и в то же время не сдвигаясь даже на метр. Были только непрерывные короткие движения ручки вперёд-назад.
- Объясни, как ты это делаешь? - попросил я в нетерпении инструктора.
- Это не объяснишь, это надо почувствовать.
- Что почувствовать?
- Поведение вертолёта. Пока не придёт такое чувство - ничего не получится.
И я висел. И не один час мучился, потный от напряжения, пытаясь добросовестно выполнять команды бортового техника, смотревшего через открытую дверь на плавающий внизу буй.
- Влево два метра!.. Назад три!.. Много. Вперёд четыре!.. Ушёл влево, вправо пять! Ещё! Не двигаешься!.. Не уходи назад! - слышались его непрерывные команды.
Через 10-15 минут оба теряли терпение и делали перерыв. После короткого отдыха я занимал снова высоту 20-25 метров, и всё начиналось сначала. И вдруг Оно пришло, это шестое чувство. Я мог регулировать каждый метр. То неподвижно замирая, то сдвигаясь в указанную сторону, я точно выполнял команды "наводчика".
- Отлично, командир, - послышался весёлый голос техника, - теперь мы действительно можем спасать, если потребуется.
Позднее, когда полетел на Ми-8МТ, где был установлен прибор скорости смещения от точки зависания, мне просто "нечего было делать". Не успел я успокоиться и насладиться достигнутым успехом, как подошедший ко мне полковник Ю.М.Тишков, командир вертолётчиков, кандидат технических наук, сказал, загадочно улыбаясь:
- Спасение людей на море ночью для нас то же самое, что для истребителя - полёт на штопор.
- Значит, надо лететь, - коротко ответил я.
И эта ночь пришла. Ох уж эти тёмные южные ночи! После взлёта я взял курс к береговой черте, где возле пирса находилась надувная лодка, предназначенная для спасения экипажа, терпящего бедствие, с четырьмя спасателями на борту. Пролетев над огнями приморского посёлка, мы окунулись в черноту. Ни одного огонька. Вверху тёмное звёздное небо, внизу - одна тьма, без горизонта. Старший группы спасателей сообщил по рации о своём прибытии в заданный район и о включении маяка на "передачу". Глянул на прибор - стрелка пеленга показывала правее. Довернувшись, снизился до пятидесяти метров и начал гасить скорость. Колебания стрелки пеленгования приняли размашистый характер - значит лодка уже близко. Послышался доклад оператора лебёдки о готовности к работе. Включаю фары и одну опускаю вниз для оператора, а второй ищу лодку.
- Переходи на висение и не уменьшай высоту, - слышу голос Тишкова справа.
- Вот они! - непроизвольно воскликнул я, с радостью заметив качавшуюся на волнах лодку и людей с поднятыми головами.
- Снижаться будем точно над ними, иначе "погонишь" их перед собой и перевернёшь, - сказал инструктор, внимательно контролируя каждое моё действие.
Лодка уходит "под меня", и в дальнейшем я действую только по командам оператора. Опускаюсь на высоту 25 м. Всё внимание на авиагоризонт. Ничего вокруг для меня больше не существует. Я ловлю тот тангаж, ту точку на приборе, удерживая которую, можно сбалансировать вертолёт в горизонте, а значит, сохранить высоту постоянной. Я знал коварство ночи и по опыту полётов на истребителях, когда небольшое отвлечение внимания от приборов приводило к неожиданно опасной потере высоты так, как будто её "корова языком слизнула". А сейчас подо мной этой высоты - "кот наплакал". С огромным напряжением добиваюсь фиксации заданной высоты, а сам стараюсь не думать о том, что находится внизу. Все внутренние чувства сконцентрировались в одно - в восприятие поведения вертолёта. Непрерывными мелкими движениями ручки "щупаю" его смещение в этой темноте, сообразуясь с командами оператора. Наконец зависаю точно над лодкой.
- Командир, а теперь - замри... на полчаса, я начинаю работу. Мне остаётся теперь только выдержать: выдержать высоту, выдержать место, просто выдержать это напряжение. Над головой с огромной скоростью, с характерным шумом и свистом носились по кругу лопасти несущего винта. Вертолёт трясло как в лихорадке, тряслись и мы на этом мягком вибростенде.
- Если будет трудно - скажи, я помогу, - слышу голос Тишкова.
"Трудно, это не то слово, - думал я, стиснув зубы, - тогда не стоило и браться за это дело". Когда появлялась возможность бросить взгляд за кабину, то каждый раз там, внизу, в освещённом фарой пространстве, видел одну и ту же картину, заставлявшую меня ещё больше напрягать свою волю и внимание: видел, как тяжёлое "живое косматое существо" тёмно-малахитового цвета непрестанно двигалось в глухой ярости, а его поверхность не рябила, не волновалась, а бурлила и кипела, раздуваемая воздушным смерчем от несущего винта. И я вспомнил такую же неистово кипящую массу, когда впервые полетел зимой за сотню километров от берега на Ка-27 и завис в пятнадцати метрах от воды, решая задачу взаимодействия с подводной лодкой. Осматривая вокруг тяжёлые, в 4-5 баллов, волны, катившиеся до самого горизонта, и, стараясь не смотреть вниз, я ощутил тоскливое чувство одиночества и почувствовал себя "не в своей шкуре". Всё-таки лучше видеть под собой степь, хоть и бескрайнюю, зато твёрдую, а море - наблюдать с пляжа и в более тёплые времена.
"Вот сижу я тут, словно голенький", - подумалось словами одной песни. - Откажи сейчас двигатель - плюхнусь вниз, и одному Богу известно, сколько мне суждено будет поплавать". К этому времени я уже знал, как и сколько ищут человека в открытом море. Невольно я передёрнул плечами, отогнал воспоминания:
- Нет, что бы там ни говорили "мореманы", а на земле лучше.
- Командир, люди на борту, поднимаю "люльку". Ещё через минуту с великой радостью потянул рукоятку шага винта вверх.
- Как Ваше впечатление? - повернув ко мне голову, спросил инструктор.
- Лучше слетать на штопор, - ответил я и заметил довольную улыбку на лице испытателя - профессионала своего дела. А теперь несколько слов о самой "чёрной" работе, которую не согласились бы выполнять даже негры.
Когда приходилось читать о тралении мин в морских гаванях и бухтах периода второй мировой войны, то речь шла о специальных минных тральщиках. Но я и представить себе не мог, что когда-нибудь это будет связано с вертолётами. Я уверен, что мало найдётся на земле людей, видевших буксировку минного трала вертолётом, а ещё меньше - тех, кто умеет её делать. Траление - не полёт, и даже не работа, это мучения и страдания вертолёта и лётчика. Ещё когда висишь в десяти метрах над кормой буксировщика и наблюдаешь, как моряки длинными крючьями ловят наш буксировочный трос, спущенный оператором, и присоединяют к минному тралу, уже начинаешь внутренне сжиматься, как сжимается любой, прежде чем принять на себя непосильную тяжесть, хотя это и касалось больше моего Ми-14, чем меня самого. Медленно увеличивая шаг винта, страгиваешься с места и, как ни пытаешься плавнее выбрать слабину троса, всегда происходит одно и то же: сильный и неожиданный рывок, от которого вертолёт как бы "отлетает" на несколько метров назад. Увеличивая тягу двигателей почти до максимальной, натягиваешь трос и пытаешься сдвинуться с места. Мой аппарат, как "ломовая лошадь", кажется, хрипит от чрезмерных усилий. Наконец замечаешь начало движения, именно движения, а не полёта, с черепашьей скоростью в 20-30 км/ч. А дальше решаешь трудно выполнимую задачу: и двигаться бы надо, и как бы трос не порвать. Иначе сколько будут потом моряки искать и доставать из моря этот чёртов трал, столько и будут ругать авиатора-недотёпу, которому доверили "пахать" Чёрное море. Хорошо ещё, когда тралишь мины по верху или на средней глубине. И не дай Бог, если возле дна, когда трал цепляется и тащит за собой всё, что там попадается. Вертолёт неожиданно дёргает то в одну, то в другую сторону со страшным скольжением; трос то ослабевает, то натягивается, как струна, и на приборе тягомера стрелка опасно скачет до красной черты. Все усилия рук, ног и мозговых извилин работают не только над тем, как удержать вертолёт в воздухе, но и как протащить трал по заданному маршруту, когда разворот - не разворот. Это что-то похожее на то, когда бедное животное, тянущее из последних сил повозку, скользит копытами на одном месте по скользкой дороге и медленно, чтобы не завалиться набок, уходит в сторону всё больше и больше. Какой же лёгкой и "воздушной" становится эта, достаточно тяжеловатая в воздухе, машина, когда, наконец-то, освобождается от своей "упряжки".
