Жорж Бордонов - Мольер

Отныне готовность Корнеля служить монархии имеет известные пределы. Другой человек возьмет на себя задачу для вящего блага государства разоблачить лицемерие Шайки святош, сорвать маску с ханжей. Согласно этому предположению, Мольер своим «Тартюфом» способствовал политике Людовика XIV, а тот, когда пришлось политику переменить, покинул Мольера. Пьеса вызвала такой взрыв ярости, что король запретил ее публичные представления на следующий же день после премьеры. Подобную гипотезу не следует сбрасывать со счетов. Заставляет задуматься совпадение дат, а еще больше — то обстоятельство, что именно герцогу де Креки Людовик XIV поручает представлять свою особу на крещении маленького Луи Мольера в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа 28 февраля. Во всяком случае, очевидно, что «Тартюф» сразу же включается в действия короля по отношению к церкви, что его не поставили бы в Версале без одобрения его величества. Давая такое разрешение, король идет на некоторый риск; он прощупывает общественное мнение, испытывает противника. Если предположить худшее, «Тартюф» для него — разменная монета; так оно и было. Но мы забегаем вперед.

У нее своя — и немалая — роль в этой истории. Ведь «Увеселения волшебного острова» были устроены Людовиком XIV ради нее, а это празднество стало, в сущности, свидетельством о рождении Версаля. Но вернемся в 1661 год. Отправимся в Версаль, где еще нет ничего, кроме построенного Людовиком XIII очаровательного охотничьего домика из белого камня и красного кирпича под черепичной крышей, со всех сторон окруженного лесами, богатыми дичью. Анонимная хроника сберегла для нас подлинный (так там, во всяком случае, сказано) разговор между юным королем и той, кого он любит:

«Людовик XIV: Увы, мадемуазель, вы слишком добры, что заботитесь о здоровье короля, который вовсе не заслуживал бы вашей жалости, если бы не принадлежал вам безраздельно. Моя жизнь и смерть в полной вашей власти, от вас одной зависит мое счастье… Если я говорю, что люблю вас, то это потому, что я и вправду вас люблю и буду любить всегда, с постоянством, которое вы, без сомнения, оцените. Но увы! Это слова человека счастливого, а я, быть может, никогда им не стану…

Лавальер: Этого я не знаю, но я знаю наверное, что если волнение моей души не утихнет, я вовсе не буду счастлива».

Тут, по словам анонимного автора, пошел сильный дождь и прервал эти прекрасные речи. Но Луиза и Луи вернулись к ним в другом месте.

«Король: Если вы желаете моей смерти, скажите об этом прямо, мадемуазель, и я исполню ваше желание. Все кругом изо всех сил стараются меня огорчить. Говорят, что Мадам вовсе не жестока, что фортуна ко мне благосклонна, но никто не говорит, что я вас люблю и что вы доводите меня до отчаяния. Ваша доброта разрывает мне сердце. Молю вас, ради бога, перемените ваше обращение с королем, который готов умереть для вас одной, будьте или до конца добры, или до конца жестоки».

Может быть, он и не сказал в точности таких слов, но, конечно, мог их сказать. Луиза же, ответив: «Величие меня не ослепляет, я люблю вас самого, а не ваше королевство», — подарила ему то блаженство, о котором мечтают и молят самые великие люди. Король восхищен безмерно; любовь его, добившись этой милости, возрастает так сильно, что он клянется с радостью отдать Луизе свою корону, если она того пожелает.

Луизе де Лавальер шестнадцать лет. У нее льняные волосы, голубые глаза, очень белая кожа, больше грации, чем красоты, изрядное образование, очень нежное и без оглядки отданное королю сердце. Людовик XIV любит, чтобы его любили те, кого он любит. Луиза — его возлюбленная и его лучший друг. Он увозит ее в Версаль, чтобы укрыться от любопытства придворных, упреков королевы-матери, ревности Мадам, неравнодушной к своему деверю. Это для Луизы Версаль начинают перестраивать, украшать, расширять, пока дворец не обретает своего теперешнего вида. Людовик XIV в ту пору в самом расцвете молодости.

«Волосы у него длинные, темно-золотые; у него высокий лоб, глаза скорее синие, чем черные, орлиный нос, красиво очерченные рот и подбородок, круглое лицо, цвет кожи скорее оливковый, чем белый» (Локателли).

Ему двадцать три года. Их любовь только начинается. Луи и Луиза ездят верхом (она отлично сидит в седле) по еще не тронутым рощам Версаля, охотятся вместе. Потом, как провинциальные помещики, возвращаются в замок, чтобы подкрепиться, согреться, любить друг друга. Привольная жизнь, вознаграждающая за тягостный этикет Лувра. Сен-Симон (который застал только конец царствования Людовика XIV и на сей раз говорит с чужих слов) рассказывает, что король ездил в Версаль дважды в неделю, «чтобы побыть наедине со своей возлюбленной». Заметим, что Луиза де Лавальер совсем не похожа на тех фавориток, которые за ней последуют, ни на тех, кто были ее предшественницами в минувшие века. Она действительно любит самого короля, а не его корону, поклялась в том с самого начала и остается верна клятве. Она бескорыстна и поддалась всепоглощающей силе страсти, а не собственному честолюбию или заботам о благополучии семьи. Она долгое время будет испытывать чувство неловкости, даже стыда, что согласуется с природной застенчивостью Людовика XIV. Они будут поэтому стараться всеми силами сохранить в тайне свою любовь, чуждающуюся внешних проявлений, но тем более пылкую и действительно необычную. В ней они находят самих себя. Но может ли король спрятаться от чужих глаз? Пока он пробует притворяться, весь Париж распевает такую песенку:

Итак, для свиданий необходим предлог. Им стала перестройка Версаля. Людовик XIV вытребовал к себе тех, кто превратил Во-ле-Виконт в сказку: мастера парковой планировки Ленотра, художника Лебрена, архитектора Лево. Юному королю, полному романтических, рыцарских грез, нужен предмет для вдохновения: из зеленой пустыни, из простого охотничьего домика создать самый великолепный парк, самый прекрасный дворец на свете, сверхъестественной пышности рамку, оправу для своей любви! Версаль — это поэтическая, самая искренняя и непосредственная часть его души. Это его поиски самого себя и того величия, которое он хочет сделать символом Франции, — такое высокое у него представление о своей роли, так тесно ощущает он себя связанным с судьбой страны. Дар Луизе де Лавальер? Да, так оно было в течение нескольких лет строительной лихорадки. Но прежде всего — дар потомкам, сокровище, которым мы владеем, которым можем гордиться, которое составляет часть полученного нами наследства и нашей славы.