Ознакомительная версия.
Нет ничего удивительного в том, что по мере развития процессов демократизации КГБ становился все более непримиримым к политике перемен, выступал в качестве одной из главных сил, стремившихся законсервировать устои старого, отжившего свой срок общественного строя.
Сейчас уже очевидно, что КГБ не останавливался перед проведением мероприятий явно провокационного характера.
Но было бы большой ошибкой считать именно КГБ первичным злом. Комидеология породила и общество, и государство, и КГБ – всего лишь как часть, пусть важную, обеспечивающую тайным сыском, беззаконием и насилием жизнеспособность системы, но все-таки только часть партийно-государственной системы, где все определяли сидельцы высших кабинетов Старой площади.
Когда же стал обостряться кризис идеологии, ускоренный горбачевской перестройкой, роль КГБ как «охранителя единомыслия» резко возросла. Именно здесь, в его руководстве, сохранились в наибольшей неприкосновенности и высоко чтились догмы сталинизма, трансформировавшиеся в «теорию развитого социализма». Поэтому после того, как между Горбачевым и частью высшей партийной элиты начала разрастаться пропасть непонимания, КГБ выдвинулся на первый план как хранитель идейных основ, располагающий к тому же немалой силой и опытом «активных мероприятий».
Сформировался антиперестроечный блок между догматиками КПСС – РКП, КГБ, депутатами-«патриотами» и частью генералитета ВПК. Председатель КГБ В.А. Крючков, насколько мне приходилось наблюдать его на многочисленных заседаниях у президента и генсека, играл важную активную роль, постоянно предупреждал о «кознях» демократов, призывая к наведению порядка путем введения чрезвычайных мер. Кто знает, может быть, он был и прав? Надо признать, что Горбачев находился под сильным влиянием КГБ. Верил Крючкову и его информации.
Это и предопределило теперь уже общеизвестную корректировку перестроечного курса с осени 1990 года.
На Верховном Совете СССР выступили премьер-министр Павлов, министр обороны Язов и председатель КГБ Крючков. Стращая депутатов реальными и мнимыми экономическими трудностями, «происками» внутренних и внешних врагов, требовали чрезвычайных полномочий. Но Горбачев в очередной раз проявил нерешительность. Уверен, если бы тогда Павлов, Крючков были отстранены от должностей, не было бы государственного переворота, да и судьба всей страны и самого Горбачева сложилась бы иначе. Но… история не признает сослагательного наклонения. Поэтому путч, организованный руководством КГБ, произошел. Но организован он был плохо.
Путчисты пали жертвой собственной ограниченности, недальновидности, некомпетентности в оценке происходивших в стране перемен.
Путч провалился. Я же волею судьбы оказался в организации, десятилетиями внушавшей людям страх. Настрой на реформирование КГБ у меня был решительный. Но в те дни всеобщего ликования по поводу победы сил демократии я не мог предвидеть и малой доли тех трудностей, которые стояли на моем пути. Не знал я тогда, что мне будет отведено чуть больше трех месяцев, чтобы попытаться сделать КГБ безопасным для общества.
В 3 часа дня 23 августа 1991 года, в пятницу, я вошел в новое серое здание ГКБ на Лубянской площади. В приемной меня уже ожидали члены Коллегии КГБ СССР – заместители Крючкова, руководители основных управлений. Прошли в кабинет, бывший кабинет Крючкова, сели за длинный стол.
«Вы, наверное, знаете, – сказал я, – что час назад состоялось решение президента СССР и Госсовета о моем назначении председателем КГБ. Кто-нибудь – против? Молчание. Тогда будем считать, что я приступил к своим обязанностям».
Я попросил собравшихся продолжать работать и вместе с тем провести служебное расследование относительно участия конкретных лиц и подразделений в событиях начала этой недели, не устраивая при этом тотальной чистки. Ответственность должны понести только первые руководители, которые принимали непосредственное участие в подготовке и проведении путча.
Как выяснилось, комиссия по служебному расследованию приказом Л.В. Шебаршина уже была создана.
Завершая совещание, я сообщил, что в самое ближайшее время встречусь с каждым членом Коллегии отдельно. Это было последнее заседание Коллегии КГБ СССР.
23—24 августа здание комитета находилось чуть ли не на осадном положении. На Лубянской площади шел постоянный митинг вокруг памятника Дзержинскому, у входов в здание[9].
Через средства массовой информации 23–24 августа я обратился к москвичам с объяснением ситуации: «…Реакция не прошла. Виновные в организации государственного переворота понесут заслуженное наказание. Однако в последние дни народный гнев зачастую переносится с кучки безответственных авантюристов на весь личный состав КГБ. Это проявляется в пикетировании зданий, попытках их захвата, призывах к физической расправе.
Некоторые рвутся к оперативным архивам, преследуя далеко не благовидные цели.
Прошу москвичей проявить выдержку, не поддаваться стихии эмоций, подстрекательским и провокационным призывам…
…Есть все возможности, чтобы органы КГБ никогда больше не стали орудием преступной политики.
Прошу вашей поддержки…»
После того как памятник убрали, все на время успокоились.
При всей этой напряженной обстановке и обилии дел в КГБ в конце той памятной недели значительную часть времени пришлось провести в Кремле, у Горбачева.
Президент все еще оставался генеральным секретарем ЦК КПСС, руководство которого в дни путча его фактически предало. Была явно двусмысленная, противоречивая ситуация, затягивать которую было невозможно.
Вечером в воскресенье прозвучали известные обращения Горбачева к партии, которые потом во всем мире назвали историческими. Та пуповина, которая связывала государственную власть с ЦК КПСС, была перерезана.
Проблема формальной департизации КГБ была решена неожиданно очень легко. После государственного переворота последовал указ Ельцина, приостанавливавший деятельность Российской компартии.
Я считал и считаю сейчас, что департизация ни в коем случае не должна означать запрет на профессию в зависимости от членства или нечленства в той или иной партии. Запрет на профессию по политическим мотивам – это прямое нарушение прав человека. Но я полностью солидаризировался с той точкой зрения, что партийные структуры не должны существовать в государственных организациях или на предприятиях. За воротами же шахты, министерства или Комитета госбезопасности человек вправе осуществлять свое конституционное право на участие в политических организациях.
Ознакомительная версия.
